Братья - Крис МакКормик Страница 35

Аво поднял руки, показывая, что анекдот окончен. Но никто не смеялся. Потом кто-то начал говорить о зверствах, которым подверглись армяне в ходе стычек с турками.

– Мы тут пытаемся добиться справедливости, а эта дубина словно в шоу Джонни Карсона выступает!

Аво вжался в кресло так глубоко, насколько это было возможно для человека его роста. Говоря по правде, он и сам считал этот анекдот не слишком смешным. Но ему казалось, что остальным анекдот нравится, и потому рассказал его. Надеялся найти хоть какую-то связь с этими людьми.

Он извинился, но мужчины уже вернулись к своему бесконечному разговору. Некоторое время он прислушивался, запоминая подробности о доме турецкого посла в Ла-Кресента-Монтроуз, округ Лос-Анджелес, – на этого посла готовился теракт. Потерев проступающую уже в девятнадцать лет лысину, он подумал, интересно, где сейчас его брат? Рубен бы тоже не посмеялся, но он мог понять мотивы, которыми руководствовался Аво.

Выйдя со склада, Аво нырнул под арку Чеви-Чейз-Драйв. Он жил в небольшой студии, которую снял для него Рубен. К его первоначальному удивлению, и слева, и справа соседями оказались армяне. Но оказалось, Глендейл был городом армянских мясников, бакалейщиков и владельцев недвижимости. Аво еще долгое время жил в Америке, не слыша ни слова по-английски. Он надеялся, что армянская диаспора поможет ему почувствовать себя дома, а гул проносящихся машин при некоторой натяжке можно принять за шум дождя.

Почти каждый вечер несколько семей собирались у кого-нибудь в квартире, чтобы вместе выпить и поужинать. Когда одиночество становилось невыносимым, словно рыбья кость в горле, Аво присоединялся к компании. Он был слишком молод, чтобы поддерживать беседы со стариками, зато благодаря своим размерам сделался настоящим кумиром ребятишек. Они глядели на него разинув рот, словно Аво был армянской статуей Свободы, а он рассказывал им безобидные анекдоты и позволял забираться к себе на плечи, поднимал малышню под потолок, чтобы они могли заглянуть внутрь светильников и увидеть дохлых мух. Как он сам думал, он давал им не только хороший обзор квартиры, в которой собирались армянские семьи, но и этой залитой солнцем страны, которую они называли своей.

По воскресеньям, вместо того чтобы отправиться в церковь, Аво шел в ювелирный магазин, чтобы пообщаться с единственным взрослым человеком, с которым он мог перемолвиться больше чем просто парой слов. Женщина средних лет, повсюду ходившая с песиком, читала соседским детям книжки, и однажды они познакомились с Аво на каком-то совместном обеде. Ей сразу пришелся по душе здоровяк, умевший развлекать детей. Завязался разговор. Как только она поняла, что Аво совсем не говорит по-английски, она выдала ему карточку с фразами на двух языках и прочитала каждую фразу дважды – сначала на армянском, а потом на английском.

– Քանի տարեկան ես? How old are you? (Сколько тебе лет?)

– Эмм…

– Տասնինն. Nineteen. (Девятнадцать.)

И так далее.

Она велела ему прийти в свой ювелирный магазин.

– Սա Ավո Գրիգորյան (Это Аво Григорян), – сказала она своей тетке в первое воскресенье. – Նրա հետ խոսելու Ես անգլերեն (Будешь говорить с ним по-английски).

– Ох ты ж! – воскликнула тетка, сама не более пяти футов, и полезла в карман, из которого извлекла очки с фиолетовыми линзами. Она водрузила очки себе на нос. – Շատ, շատ մեծ! (Очень, очень большой!)

– Очень большой, – эхом отозвалась Валентина.

– Я вам очень признателен, – сказал Аво поанглийски. – Серьезно!

Каждое воскресенье они пили кофе по-армянски в задней комнате магазина. Рубен строго запретил ему разговаривать с кем-либо, не связанным с АСАЛА, и страх преследовал даже в комнате у Валентины, но все же постепенно отступал. Они вдвоем засиживались за дымящимся напитком, заедая его бореком с сыром и конфетами. Аво продирался сквозь чужие слова и подолгу зависал над учебником, который дала ему Валентина, чтобы показать трудности перевода стихотворений. Рубен приложил немало усилий, чтобы лишить брата возможности беседовать с теми, кто не говорит по-армянски. Но Аво, нарушая данное брату слово, целых три года тайно пробирался в магазин Валентины, чтобы овладеть этим ужасным и таким нелогичным языком. Для чего это ему? Но каждый раз, как только в голове возникал этот вопрос, он отбрасывал его. Бросить обучение было подобно возвращению на фабрику к станку. Однако ночью, когда он просыпался от шума драки у соседей или любовных стонов, этот вопрос всплывал вновь.

Иногда новая жизнь казалась ему близкой. Мираж сердца… Месяц за месяцем он задавался вопросом – осуществится ли когда-нибудь то несбыточное, что обещал ему Рубен? «За Миной пришлют в ближайшие месяцы, – сказал брат, – если только ты сам не подвергнешь ее риску, связавшись с ней». Если Мина приедет, новое место станет для них настоящим домом, думал Аво. А Рубен говорил, что если он будет заниматься делом и обеспечит защиту для Мины, то ему будет дозволено общаться с кем угодно.

Время от времени Аво хотелось связаться со старым миром, но связь была лишь в виде случайных звонков от Рубена. Звонки были короткими и деловыми. Обычно брат справлялся, не видел ли Аво что-нибудь или кого-нибудь подозрительного возле склада. Необычно высокий голос брата не ощущался как ниточка из дома, а скорее напоминал о том, как высоко поднялся Рубен. Они избегали разговоров о Кировакане, о совместной юности, о Мине. И конечно, никогда не вспоминали об инциденте на Черном море, в котором они, тайно или явно, до сих пор обвиняли друг друга. Каждый раз, когда Аво пытался повернуть разговор на личные темы, брат сразу пресекал его. Все это, говорил он, можно будет обсудить, когда сделаем нашу работу. А сейчас нужно сосредоточиться.

Уловка была в том, что Аво писал Мине воображаемые письма и получал воображаемые ответы, в которых Мина принимала его извинения и обещала присоединиться к нему, когда придет время. Ее ответы было легко придумать, поскольку однажды, в совсем еще юном возрасте, он сумел прочитать страничку из ее дневника, который она оставила у подъемника в Кировакане. Ветер распахнул страницу, и Аво успел прочитать несколько строк. Их хватило, чтобы разглядеть неумелого писателя. И все равно в ее строках можно было услышать голос Мины. Она писала так же, как и ходила, – спокойно, замечая все по сторонам. Аво задумывался, было ли это простым совпадением, или то, как пишет человек, действительно связано с тем, как он идет по миру. Однако, вспомнив, как ходит Рубен – неуклюже, приседая, – Аво эту теорию отверг.

Вот что сделала с Аво одна страничка дневника Мины: он представлял ее письма, он думал о прекрасных, но бесполезных вещах. Ни одно из воображаемых писем Мины не было достаточно романтичным, хотя она оставляла воображаемый поцелуй красной помадой в конце каждого письма. Мина писала, что преподает в школе игру в нарды в том же самом классе, где некогда работал Тигран, которого она так любила.