Подозреваемый - Юрий Азаров Страница 34

Я не скрывал ни от Попова, ни даже от Кости Рубцова мое двойственное отношение к Европейскому университету урава.

С одной стороны, я рассчитывал на помощь профессиональных правоведов: я знал, что многие преподаватели университета занимали солидные посты в силовых структурах, были экспертами Государственной Думы, авторами Уголовных кодексов и прочее. Короче, я рассчитывал на то, что они помогут мне в моем сложном деле и снимут с меня груз напрасных обвинений.

С другой стороны, меня привлекали чисто педагогические и творческие контакты с ректором университета Шиловым Геннадием Михайловичем и с моим давним приятелем Поповым Владимиром Петровичем. С ними я стал разрабатывать новую для меня модель нравственного и художественного развития личности. И вдруг увидел живую потребность окружающих в моей работе. Мои "12 блаженств", многочисленные иллюстрации к романам Достоевского, циклы работ из жизни новых русских, нищих России будили мысль, заставляли по-новому взглянуть и на себя, и на окружающих.

У меня появилось желание философски осмыслить наработанный мною материал. Я погрузился в историю. Мне вдруг захотелось просмотреть основные периоды жизни человечества во времена его взлетов и падений. Собственно, этой проблемой занимался и Попов. К нему-то я и притащил Костю Рубцова и Шурика Скудева: пусть послушают умные речи о социальных катастрофах и вспышках человеческой талантливости.

Попов рассуждал так:

— Почти все социально-культурные катастрофы сопровождались двумя тенденциями — безумством агрессивно-извращенных сил и безудержным вселенским взлетом человеческого Духа. Как и сегодня, две тысячи лет тому назад "вонючий рынок" было ругательным словом, армяне воевали с парфянами, свирепствовал антисемитизм, евреев обвиняли в захватничестве, хитростях, претензиях на господство мира и командование всеми прочими, этакими простоватенькими дурачками, ждали конца света, прихода Мессии, голода, нищеты и бесконечно кровавых войн. Как и сегодня, росли гениальные дети, которые становились либо тиранами (Нерон), либо пророками (апостол Павел). Я сравнивал детей Возрождения — божественный Савонарола, впоследствии повлиявший на весь Ренессанс (Рафаэль, Боттичелли, Микеланджело), сравнивал, как рождалась гениальность, как она развивалась в дни смут, войн, зловещих пожаров, на которых жестокий развратник папа Александр VI сжигал инакомыслящих.

Заметьте, во все кризисные времена истории утверждался девиз, который особенно ярко прозвучал в годы наполеоновских войн: "Дорогу талантам!"

Эту сторону феноменальных всплесков я проследил на примерах русской истории. Становится понятным, каким образом два простолюдина Никон и Аввакум Петров всколыхнули Россию, определив дальнейшие судьбы российской неординарной заветности. Я вижу Алексея Михайловича, русского царя, и его противницу боярыню Морозову, возможно, самую удивительную женщину во всей истории нашего Отечества, волею случая оклеветанную замечательным художником Александром Ивановичем Суриковым. Вижу в срубах горящих детей России, когда, протестуя против неправедности, люди селениями сжигали себя. Петр I, узнав, что свыше 20 000 русских мужиков лишили себя жизни, издал указ, запрещающий самосожжение — неслыханное в мировой культуре! Россия — страна крайностей. Рядом с гением гордыни соседствует гений пророческий. Рядом с Чернышевским и Белинским — Достоевский и Лесков, рядом с Ильиным и Бердяевым — Ульянов и Горький. "Россия будущего всегда жила в мальчиках, только что вышедших из детства, но сумевших вобрать в себя и общечеловеческую науку, и чисто народную Русь". Эти слова Герцена — эпиграф ко всей моей педагогической идеологии. Потому и пришел черед раскрывать детскую и педагогическую талантливость, гениальность. Ибо в этом и только в этом спасение от грядущих бед!

— А как раскрывать? — спрашивал Костя. — По-вашему, каждый талантлив, и я, и Шурик, и его мать — Зинка?

— Абсолютно верно, — горячился Попов. — И мы готовы это вам доказать. Каждый из вас напишет портрет близкого человека и пейзаж, причем маслом на холсте, хотя раньше, как вы мне об этом сказали, никто из вас не занимался живописью. Затем, если вы пожелаете, конечно, каждый из вас напишет музыку по мотивам своих живописных произведений и маленькое философское сочинение…

— Это я, что ли, напишу? — рассмеялся Шурик.

— Именно ты! Больше того, я убежден, что именно твое произведение будет самым оригинальным и неповторимым…

Вообще этот диалог с молодыми людьми что-то взорвал в этих ребятах, они на моих глазах преображались, точно на ощупь стали осязать свою гениальность. Костя, правда, старался скрыть свое волнение, но какая-то, может быть даже значительная, часть его "я" уже пришла к убеждению: "Я талант, я это всегда знал, но никто мне об этом не говорил раньше…".

А Шурик вел себя так, будто у него изъяли прежнее его нутро — и сердце, и душу, и мозги, и он ерзал на стуле, желая поскорее обрести, освоить то новое и светлое, что ему предлагалось. Приобрести задаром, за так, без всяких там особых усилий.

— И когда вы проделаете с нами этот фокус? — пытаясь сохранить небрежно-независимый вид, спросил Костя у Попова.

— Во-первых, никаких фокусов. Во-вторых, давайте договоримся, что вы к самим себе отнесетесь предельно серьезно. Больше того, надо открыто, щедро полюбить себя, свои достоинства, свое будущее развернутое дарование. Причем, я подчеркиваю, не просто полюбить как некое обновленное существо, а полюбить, как Бога! Вы понимаете, что это значит?!

Попов встал. Вид его был суров. Плечи расправлены, мускулы напряжены. Он наступал, и мои молодые знакомцы как-то сразу присмирели. Сжалился над ними Попов и сказал:

— Я вам расскажу, как в прошлом веке замечательная русская поэтесса Зинаида Гиппиус написала одно прекрасное стихотворение, которое ошеломило многих. Там была такая строчка: "Люблю я себя, как Бога". Потом она пояснила свою мысль. Послушайте и задумайтесь над ее словами: