Толстая тетрадь - Агота Кристоф Страница 34

— Выпей. Станет теплее.

Он пьет, Ясмина тоже. Он наливает еще. Они молча пьют. Издали слышен перезвон городских колоколов.

Лукас говорит:

— Полночь. Начинается новый год.

Ясмина роняет голову на стол и плачет.

Лукас встает, снимает одеяло, которое так и не сняла Ясмина. Он гладит длинные, блестящие черные волосы. Он гладит полную молока грудь. Он расстегивает блузку, нагибается, сосет молоко.

Назавтра Лукас входит на кухню. Ясмина сидит на скамейке и держит ребенка на руках. Она говорит:

— Я хотела бы вымыть ребенка. Потом я уйду.

— Куда ты пойдешь?

— Не знаю. После того, что случилось, я не могу оставаться в этом городе.

Лукас спрашивает:

— Что случилось? Дело в ребенке? В городе есть и другие матери-одиночки. Тебя выгнали родители?

— У меня нет родителей. Моя мать умерла при моем рождении. Я жила с отцом и тетей, сестрой моей матери. Она меня воспитала. Когда мой отец вернулся с войны, он на ней женился. Но он ее не любил. Он любил только меня.

Лукас говорит:

— Понятно.

— Да. А когда моя тетя догадалась, она на нас донесла. Отец в тюрьме. До родов я работала в больнице санитаркой. Сегодня утром я вышла из больницы, стала стучать в нашу дверь, но тетя мне не открыла. Она обругала меня из-за двери.

Лукас говорит:

— Я знаю твою историю. В бистро рассказывали.

— Да, все о ней говорят. Город маленький. Я хотела утопить ребенка, а потом перейти границу.

— Границу перейти невозможно. Ты подорвешься на мине.

— Мне все равно.

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— Рано еще умирать. В другом месте ты сможешь начать жизнь сначала. В другом городе, потом, когда ребенок станет постарше. А пока ты можешь оставаться здесь, сколько хочешь.

Она говорит:

— Но как же люди!

— Посплетничают и перестанут. В конце концов они замолчат. Здесь не город, здесь мой дом.

— Ты оставишь меня у себя с ребенком?

— Ты можешь жить в этой комнате, можешь приходить в кухню, но ты никогда не должна входить ко мне в комнату и подниматься на чердак. И еще ты не должна ни о чем меня расспрашивать.

Ясмина говорит:

— Я ничего у тебя не спрошу и не буду тебе мешать. Я и ребенку не позволю мешать тебе. Я буду готовить и убирать в доме. Я все умею делать. У нас я сама вела хозяйство, потому что тетя работает на заводе.

Лукас говорит:

— Вода закипела. Можешь готовить ванну.

Ясмина ставит на стол лохань, разворачивает одежду и пеленки ребенка. Лукас греет над плитой банное полотенце. Ясмина моет ребенка, Лукас смотрит на них.

Он говорит:

— У него кривое плечо.

— Да. И ножки тоже. Мне сказали в больнице. Это моя вина. Чтобы скрыть беременность, я стягивала живот корсетом. Он будет калекой. Если бы у меня хватило смелости его утопить…

Лукас берет завернутого в полотенце ребенка на руки, смотрит на сморщенное личико:

— Не надо так говорить, Ясмина.

Она говорит:

— Он будет чувствовать себя несчастным.

— Ты тоже несчастна, хотя и не калека. Может быть, он будет несчастлив не больше тебя или любого другого человека.

Ясмина снова берет ребенка, глаза ее полны слез:

— Ты очень добр, Лукас.

— Ты знаешь, как меня зовут?

— Тебя знает весь город. Говорят, что ты сумасшедший, но я так не думаю.

Лукас выходит и возвращается с досками:

— Сейчас я сделаю ему колыбельку.

Ясмина стирает, готовит еду. Когда кроватка готова, они кладут в нее ребенка и качают. Лукас спрашивает:

— Как его зовут? Ты дала ему имя?

— Да. Это спрашивают в больнице, чтобы сообщить в мэрию. Я назвала его Матиасом. Так зовут моего отца. Никакого другого имени мне в голову не пришло.

— Ты так его любила?

— У меня никого, кроме него, не было.

Вечер. Лукас возвращается из приходского дома, не заходя в бистро. В плите горит огонь. Сквозь незакрытую дверь Лукас слышит, как Ясмина тихо напевает. Он входит в комнату Бабушки. Ясмина в рубашке сидит около кровати и укачивает ребенка. Лукас спрашивает:

— Почему ты еще не ложилась?

— Я ждала тебя.

— Тебе не надо меня ждать. Обычно я возвращаюсь гораздо позже.

Ясмина улыбается:

— Я знаю. Ты играешь в бистро.

Лукас подходит, спрашивает:

— Он спит?

— Давно. Но мне приятно его качать.

Лукас говорит:

— Пойдем на кухню. А то мы его разбудим.

Они сидят на кухне друг против друга и молча пьют водку. Потом Лукас спрашивает:

— Когда это началось? Ну, у тебя с отцом?

— Сразу же. Как только он вернулся.

— Сколько тебе было лет?

— Двенадцать.

— Он взял тебя силой?

Ясмина смеется:

— Нет, нет! Он меня не насиловал. Он только ложился рядом со мной, прижимал меня к себе, целовал, ласкал и плакал.

— Где была в это время твоя тетя?

— Она работала на фабрике в бригаде. Когда у нее была ночная смена, отец ложился ко мне. Это чулан, без окон, с узкой кроватью. Нам было хорошо в этой кровати.

Лукас наливает водку и говорит:

— Рассказывай дальше!

— Я росла. Отец гладил мне грудь и говорил: «Скоро ты станешь взрослой женщиной и уйдешь с каким-нибудь парнем». Я говорила: «Нет, я никогда не уйду». Однажды ночью во сне я взяла его руку и положила себе между ног. Я стиснула его пальцы и в первый раз испытала наслаждение. На следующую ночь я сама попросила его дать мне это бесконечно нежное наслаждение. Он плакал, он говорил, что не надо так делать, что это плохо, но я все просила его, я его умоляла. Тогда он наклонился и стал лизать меня, сосать, целовать, и наслаждение было еще сильнее, чем в первый раз.

Однажды ночью он лег на меня, он положил свой член между моих ног, он говорил: «Сожми бедра, сожми их сильнее, не дай мне войти, я не хочу сделать тебе больно».

Несколько лет мы занимались любовью так, но пришла ночь, когда я не смогла сдержаться. Я слишком сильно желала его, я раздвинула ноги, я открылась вся, и он вошел в меня.

Она молчит, она смотрит на Лукаса. Ее огромные черные глаза сверкают, полные губы приоткрыты. Она высвобождает одну грудь из рубашки и спрашивает: