Дочь якудзы. Шокирующая исповедь дочери гангстера - Секо Тендо Страница 34

На следующий день я бродила вдоль стойки с кондитерскими изделиями и ломала голову над тем, что же ей купить. И именно Така тогда ткнул пальцем в кексы «Мост над заливом» и сказал:

— Может, возьмем вот эти? Я уверен, ей понравится.

Обычно Така быстро терял терпение, но в сложные моменты всегда проявлял себя с лучшей стороны. Никто меня так раньше не поддерживал. Мне очень хотелось, чтобы он побыл в Осаке не два дня, а подольше.

Я поговорила по телефону с братом и сестрами и обо всем договорилась. Папа и Дайки не могли уйти с работы в середине дня, поэтому они собирались заехать проведать маму вечером. Маки, На-тян и я решили сменять друг друга так, чтобы с мамой постоянно кто-то был. В первый день со мной остался Така. На следующий, когда приехали Маки и На-тян, мы уступили им место, а сами поехали домой отдохнуть и принять душ. Я приготовила ужин и села за стол напротив Таки. Он, было, собрался приступить к еде, как вдруг остановился и посмотрел на меня:

— Сёко, тебе надо что-нибудь съесть.

— Я не голодна.

— У тебя со вчерашнего дня во рту не было ни крошки.

Я взяла в руку палочки и стала механически запихивать еду в рот, но за все время трапезы так и не почувствовала ее вкуса. Звук палочек, скребущих по чашкам, эхом отдавался в пустой кухне. Потом я выдавила моющее средство на губку, подождала, пока оно вспенится, и молча вымыла посуду. Стояло лето, но вода, лившаяся из крана, казалась мне ледяной.

На следующий день мы вернулись в больницу. Таке предстояло оставить меня с мамой наедине, и он выглядел обеспокоенным.

— Сёко, малышка, ты должна держаться, — сказал он, сжав мое плечо.

Потом еще раз печально посмотрел на маму и вышел. Ему пора было возвращаться в Иокогаму.

После маминого инсульта прошла уже неделя. Приятный аромат, всегда исходивший от мамы, исчез, и комната стала наполняться каким-то мерзким запахом. День ото дня он становился все сильнее, и однажды, когда я попыталась приблизить лицо к лицу мамы, вонь так ударила мне в ноздри, что я отпрянула. Мама была не единственным пациентом в мире с диагнозом «смерть мозга». Мне стало интересно, приходится ли родственникам других больных терпеть такой запах или это испытание выпало только на нашу долю? Я мучилась догадками. Однажды в палату на обход пришли две медсестры и один медбрат. Они стали оживленно болтать прямо у изголовья кровати, на которой умирала мама.

— Слушайте, хотите, сегодня вечером пойдем в караоке? — спросил медбрат.

— Если снова будешь петь сам — ни за что.

— Ой, не говори, голосок у тебя — не приведи господи! Впрочем, если ты за нас заплатишь… — Медсестры захихикали.

— Да ладно вам нести херню! Достали вы меня, — рассмеялся медбрат — Я заплачу! Так вы идете или нет?

— Хорошо, хорошо. Идем, — осклабилась первая, рассматривая электрокардиограмму моей мамы.

— Тут никаких изменений, да? — Вторая медсестра и медбрат заглянули в кардиограмму и направились к выходу.

В это мгновение у меня все побелело перед глазами. Я вскочила, чуть не опрокинув стул.

— А ну-ка стойте, вы, ублюдки! Да как вы смеете так обращаться с моей матерью? Она что для вас? Труп?

— Простите… мы не хотели… — троица растерянно заморгала глазами при виде моей ярости.

— Что вы не хотели? Что? А ну-ка, попробуйте это повторить! — заорала я, занося руку для удара.

— Что ты, Сёко, перестань! Ты соображаешь, что делаешь? — Отец неожиданно возник за моей спиной и перехватил мою кисть.

— Пусти меня!

— Ты хоть помнишь, где ты находишься? — закричал он. Я вдруг подумала, что мама очень расстроилась бы, если бы узнала, какую свару мы устроили у нее в палате, и чуть не расплакалась. — А ну-ка сядь туда и успокойся, — приказал отец, отпуская мою руку.

— А вы, уроды, так и будете стоять здесь и пялиться, разинув рты? Убирайтесь вон, немедленно! — Я треснула кулаком по стене и со всей силы пнула ногой дверь.

— Простите ее, моя дочь перенервничала. Видать, кровь у нее слишком горячая. Наверное, ей следует стать донором, может быть, это охладило бы ее пыл, — произнес отец со своим типичным суховатым юморком.

— Нет-нет, все в порядке. Это вы нас простите, — с раскаянием произнесла троица, разом поклонилась и поспешно вышла из палаты.

— Сёко, что это с тобой? — Папа опустился в кресло, стоявшее рядом с кроватью.

— Знаешь, они обсуждали, стоит ли им идти в караоке, прямо перед мамой.

— Довольно бездушное отношение.

— Ну да, вот поэтому я так и разозлилась.

— Я понимаю твои чувства, но не забывай, где ты находишься. И, собственно говоря, почему ты так расстраиваешься из-за каких-то придурков?

— Наверное, ты прав, — промямлила я и потупила взгляд. Костяшки на правой руке были содраны в кровь.

— Сёко, сегодня у меня нет работы, может, ты поедешь домой? — сказал папа, держась рукой за поручни на маминой кровати и вглядываясь ей в лицо.

— Нет, я останусь здесь на ночь.

— Я тоже останусь.

— Пап, а вот тебе лучше поехать домой.

В палате стоял только один диван. Если бы на ночь осталось два человека, одному пришлось бы спать на диванных подушках, переложенных на пол, а второму на диване без подушек. И в том и в другом случае это обернулось бы нелегким испытанием для папы, поэтому, когда стемнело, я уговорила его поехать домой.

Через несколько дней, когда маме меняли подгузник, я заметила, что ее паховая область стала ярко-красной от пролежней.

— Простите, а у вас нет никакой мази, чтобы это смазать? — спросила я сестру.

— Мази? Она ей не нужна. У Тендо-сан мертв мозг, поэтому она не чувствует ни боли, ни зуда.

— Возможно, это и так. Вот только если бы на ее месте была ваша мать, вы бы с ней обращались так же паршиво?

— Ну, я… — протянула она.

— Вы все из отделения нейрохирургии. Насколько я понимаю, для вас это всего-навсего работа. Но знаете, даже если моя мама никогда больше не вернется к обычной жизни, пока ее сердце бьется, она официально считается живой. Если вы этого не понимаете, значит, вам нельзя быть медсестрой!

Она ничего не ответила и поспешно нанесла мазь для пролежней.

— Простите меня, — сказала она и, поклонившись, вышла из палаты. В подобном равнодушном отношении мне виделось что-то беспредельно жестокое.

Я попыталась вспомнить, когда в последний раз меня охватывал столь сильный приступ гнева. Когда я была янки, то ввязывалась в свары из-за всякой ерунды типа чести тусовки или просто ради того, чтобы выглядеть крутой. Тогда, в те безумные годы, озлобление я превратила в своего рода искусство. Помнится, однажды, когда говорила по телефону, папа отругал меня за то, что я много ругалась. Я нахамила ему в ответ, и тогда папа выхватил у меня из руки трубку и треснул ею меня по голове. Мама все твердила: «Сёко-тян, может, попытаешься вести себя как подобает девушке?» Она повторяла эту фразу так часто, что та стала в нашей семье крылатой. Теперь-то я повзрослела и поняла, наконец, как сильно беспокоило родителей мое безбашенное отношение к жизни, однако было слишком поздно. Я присела возле кровати и взглянула в лицо матери: