Обменные курсы - Малькольм Брэдбери Страница 34

И впрямь, в дальнем конце площади выстроилась длинная очередь. Школьники с флажками, крестьяне в темной одежде, «Ивановы» в полиэтиленовых пакетах на крашеных волосах, вьетнамки в одинаковых синих костюмах – все стоят на брусчатке и ждут, пока дойдет их черед вступить в кубическое белое здание, обвешанное кумачовыми полотнищами. По углам и у входа стоят солдаты в увенчанных плюмажами киверах.

– Теперь мы встанем в очередь, – говорит Марыся Любиёва. – Прячьтесь под мой зонтик, не то схватите ревматизм. Видите солдат? Вам нравится их форма? Из нашего прошедшего времени. Это очень особенный караул, потому что это очень особенное место. Теперь мы будем ждать, минут двадцать – полчаса, но вы увидите, что не зря. Вы узнаете кое-что очень интересное про наш народ. Эти крестьяне много месяцев копили деньги, чтобы приехать сюда. Школьники всегда упрашивают учителей, чтобы их сюда сводили. О, какая жалость, мы кое-что забыли, надо было взять цветы, алые гвоздики, мы зовем их пролетарскими, но ладно, не огорчайтесь.

Часы успевают пробить еще раз, прежде чем они приближаются к узкому входу и проходят между двумя солдатами в киверах.

– Ну вот, как хорошо, мы и дошли, – говорит Любиёва. – Дальше надо вести себя тихо, но вы увидите, что увидите. Осторожно, внутри темно.

Они вместе с движущейся вереницей проходят зябким каменным коридором, где в воздухе висит неприятный душок, в освещенное помещение с каменным постаментом посередине. На постаменте, в открытом гробу, лежит забальзамированный человек в скромном костюме и с пышным серыми усами. Из-за искусной подсветки он кажется больше своего роста; восковому лицу придано выражение полусострадательное, полусуровое. Важные заботы оставили морщины на его челе, в глазах сквозит проницательность. Видимо, это государственный деятель, поскольку на груди у него лежит документ, декрет или пакт, и в то же время человек из народа: у него натруженные мозолистые руки, а рядом лежат орудия труда: молот и пила, серп и напильник.

– Это мавзолей. – Любиёва держит Петворта под руку и шепчет ему в самое ухо: – Знаете, он хоть и мертвый, но настоящий. Вы знаете его по фотографиям, это Григорик, наш освободитель. Правда, его отлично сохранили? Он совсем как вправду!

Люди вокруг, опустив голову и пригнув колени, кладут гвоздики на постамент; глаза Григорика тем временем устремлены в потолок, словно созерцают некое видение. Если поднять голову, можно видеть, что оно и впрямь нарисовано на потолке: мир, где крупные мускулистые мужчины в едином порыве копают ямы и возводят стройки века, а большегрудые женщины собирают тяжелые колосья в тугие снопы, держа другой рукой многочисленных младенцев.

– Видите, мы очень сильно его любим, – шепчет Любиёва. – Он освободил нас русским после войны, создал нашу социалистическую экономику. Видите, он был рабочим, его отец делал седла для лошадей в городе Плите. Но учился в Берлине и Москве, так что он еще интеллектуал. И солдат, потому что храбро сражался в нашем восстании. Поэтому мы очень его любим. Мы любим наших мертвых и думаем, что они любят нас. Вы в Англии так же чтите своих великих людей?

– Нет, – отвечает Петворт.

– Наверное, у вас не было людей такого масштаба, – говорит Любиёва уже в узком каменном коридорчике, откуда они выходят на свет, на мокрую ветреную площадь. – Ну, Петвурт, вам понравилось? Думаю, теперь вы получили большое удовольствие, вы посмотрели на наш город и видели нашего вождя. Конечно, впереди много примечательностей, но и дней у вас много. Который час? Ой, мы долго здесь были, теперь надо идти прямо в мунъстратуу. Сделайте ваше самое официальное поведение, надеюсь, оно у вас есть. Дайте приглядеть. Костюм хороший, а вот галстук кривой, исправьте его, пожалуйста. Паспорт при вас? Без него вы не можете войти.

Петворт ощупывает карманы и приходит в отчаяние.

– Нет, – говорит он.

– Петвурт, как, неужели он пропал? – кричит Любиёва. – Надеюсь, вы не думаете, что кто-то его украл? У нас в стране никто не украдывает.

– Его нет.

– Конечно, – хохочет Любиёва. – Вот он, я оставила его у себя, просто для пожарного случая. Теперь нам надо спешить. Бежим?

Она поворачивается и бежит прочь от затхлого мавзолея, по брусчатке, под хлопающими алыми знаменами. Шапочка подпрыгивает, сумка раскачивается. Она оборачивается, кричит: «Ну же!» и мчится дальше. В плаще и лучшем парадном костюме, Петворт неловко поднимает ногу и бежит за своей переводчицей мимо высоких фасадов и огромных фотопортретов, к следующему пункту программы.