Девушки из Шанхая - Лиза Си Страница 34

— Если соски у тебя маленькие, как семена лотоса, твой сын будет иметь успех в обществе, — сообщает она. — Если же у тебя соски размером с финик, сын твой будет беден.

Для укрепления моего инь она советует мне есть груши в сиропе, но такого у нас в столовой не подают. Когда у Мэй начинает болеть живот, я жалуюсь Лиши, которая говорит, что такое часто бывает с женщинами, чье ци застаивается в матке.

— Лучше всего в таких случаях три раза в день съедать по пять ломтиков дайкона, слегка присыпанного сахаром, — поучает она.

Но мне негде взять свежий дайкон, и Мэй продолжает мучиться болями. Мне приходится продать кое-что из маминых драгоценностей женщине из деревни близ Кантона. Теперь, если Мэй что-то нужно, я покупаю это в концессионной лавке или подкупаю кого-нибудь из конвоиров или поваров, чтобы тот купил это для меня. Когда у Мэй начинается несварение желудка, я жалуюсь нашим соседкам. Женщины в спальне спорят, что могло бы мне помочь, и предлагают пососать гвоздику. Это осуществить нетрудно, но Ли-ши недовольна.

— У Перл проблемы либо с желудком, либо с селезенкой — и то и другое говорит о том, что у нее плохо работают функции земной стихии, — говорит она другим женщинам. — У кого-нибудь здесь есть мандарины или свежий имбирь, чтобы сделать для нее чай?

Эти продукты покупаются и приносят Мэй облегчение, что радует меня и других заключенных, которые рады помочь беременной.

* * *

Между нашими допросами проходит все больше и больше времени. Так обычно поступают с теми, чьи дела вызывают затруднения. Инспекторы считают, что долгие часы в спальне ослабят нас, заставят забыть выученные истории и ошибиться на допросе. В самом деле, если вас допрашивают раз в месяц по восемь часов, как припомнить, что вы сказали два, шесть или одиннадцать месяцев назад, соответствуют ли ваши слова заранее уничтоженной инструкции или тому, что ваши родственники и знакомые, которых нет на острове, говорили о вас на своих допросах?

Все это время мужья и жены разделены. Они не могут поддержать друг друга или, что важнее, рассказать друг другу, как проходили их допросы. В день вашей свадьбы повозка остановилась у парадных ворот или у главного входа? Когда вы хоронили третью дочь, было пасмурно или шел мелкий дождь? Кто вспомнит такие мелочи, если вопросы и ответы можно понять по-разному? В конце концов, разве в деревне на пару сотен жителей парадные ворота отличаются от главного входа? Важно ли, насколько пасмурной была погода, когда они предавали земле свою никчемную дочь? Тем, кто ведет допрос, очевидно, это важно, и семью могут держать здесь дни, недели, а иногда и месяцы.

Но мы с Мэй — сестры и можем перед собеседованиями сравнивать свои истории. По мере того как поступают досье на Сэма, Вернона, их братьев, Старого Лу, на его жену, деловых партнеров, соседей, других коммерсантов, на местного полицейского и рассыльного, приносившего нашему тестю посылки, вопросы становятся все более и более сложными. Сколько цыплят и уток держит семья моего мужа в деревне? Где хранится корзина для риса в нашем доме в Лос-Анджелесе и в доме семьи Лу в деревне Вахун?

Если мы мешкаем с ответами, инспекторы выходят из себя и кричат: «Отвечайте! Быстро!» Эта тактика срабатывает с другими заключенными, пугая их и заставляя ошибаться, но мы используем ее, чтобы изобразить медлительность и замешательство. Я все больше раздражаю председателя Пламба, и он порой по часу сверлит меня взглядом, надеясь, что от страха я скажу правду, но я намеренно тяну время, и его попытки запугать меня только прибавляют мне спокойствия и уверенности в себе.

Мы с Мэй пользуемся запутанностью, простотой или глупостью этих вопросов, чтобы продлить наше пребывание на острове. На вопрос: «Была ли у вас в Китае собака?» — Мэй отвечает утвердительно, а я — отрицательно. Две недели спустя инспекторы на наших допросах цепляются за это несоответствие. Мэй продолжает утверждать, что у нас была собака, а я объясняю, что раньше у нас была собака, но наш отец убил ее, чтобы подать на стол во время нашего последнего обеда в Китае. На следующем слушании нам объявляют, что обе мы правы: у семьи Цинь была собака, но ее съели перед нашим отъездом. Правда заключается в том, что у нас никогда не было собаки и наш повар никогда не подавал на стол собаку — ни нашу, ни чью-либо еще. Мы с Мэй часами смеемся над нашей маленькой победой.

— Где стояла керосиновая лампа в вашем доме? — спрашивает однажды председатель Пламб. В Шанхае у нас было электричество, но я отвечаю ему, что керосиновая лампа стояла на левой стороне стола, а Мэй — что на правой.

Умными этих людей не назовешь. Под нашими китайскими куртками они не видят ни растущего ребенка Мэй, ни подушки и скомканной одежды, которые я засовываю себе в штаны. После китайского Нового года я начинаю ходить пошатываясь и с преувеличенным трудом сажусь и встаю. Это, естественно, вызывает новые вопросы. Я уверена, что забеременела за одну ночь, проведенную с мужем? Я уверена в дате? Не мог ли быть отцом кто-нибудь еще? Занималась ли я проституцией на родине? Действительно ли отцом моего ребенка является тот, о ком я говорю?

Председатель Пламб открывает досье Сэма и показывает мне фотографию мальчика лет семи:

— Это ваш муж?

Я изучаю фотографию. На ней изображен маленький мальчик. Это может быть Сэм во время его поездки с родителями в Китай в 1920 году. Это может быть кто угодно.

— Да, это мой муж.

Протоколист продолжает печатать, наши досье продолжают расти. Попутно я выясняю новые подробности о моем свекре, Сэме, Верноне и о семье Лу.

— Здесь говорится, что ваш свекор родился в Сан-Франциско в 1871 году, — говорит председатель Пламб, пролистывая досье Старого Лу. — Это значит, что сейчас ему шестьдесят семь. Его отец был торговцем. Это так?

Я запомнила все, что было написано в инструкции, кроме года рождения Старого Лу.

— Да, — наугад отвечаю я.

— Здесь говорится, что в 1904 году в Сан-Франциско он женился на женщине с неперебинтованными ступнями.

— Я с ней еще не встречалась, но слышала, что ступни у нее не перебинтованы.

— В 1907 году они отправились в Китай, где родился их первый сын. Перед тем как привезти его сюда, его на одиннадцать лет оставили в их родной деревне.

Мистер Уайт наклоняется к своему начальнику и что-то ему шепчет. Они перебирают досье. Мистер Уайт показывает на одну из страниц. Председатель Пламб кивает и спрашивает:

— Ваша предполагаемая свекровь имеет пятерых сыновей. Почему у нее рождались только сыновья? Почему они все были рождены в Китае? Вам это не кажется подозрительным?

— Вообще-то младший родился в Лос-Анджелесе, — любезно напоминаю я.

Председатель Пламб смотрит на меня:

— Почему они оставляли детей в Китае, прежде чем привезти их сюда?

Меня это тоже интересует, но я пересказываю то, что запомнила из инструкции:

— Братья моего мужа выросли в деревне Вахун, потому что там жизнь дешевле, чем в Лос-Анджелесе. Моего мужа послали обратно в Китай, чтобы он познакомился со своими дедушкой и бабушкой, выучил родной язык и от имени своего отца сделал приношения предкам семьи Лу.