Маленькая хня. Рассказы и повести - Лора Белоиван Страница 34

ДЭБЭ

Дэбэ свалилось на нас буквально с неба, будучи доставленной на ледокол вертолетом — взамен нашей сильно беременной буфетчицы. Но обо всем по порядку.

«В пароходстве вообще нормально работать, — делились вернувшиеся с плавпрактики девчонки, — главное, на ледокол не попасть».

— Ледокол «Владивосток», шесть месяцев. Или семь, — сказал инспектор, сунув Машке в руки какую-то бумажечку. А потом добавил: — Или восемь.

А потом почесал бровь стиральной резинкой и добавил еще раз:

— Ориентировочно.

Машка вышла наружу и тут же присела от страшного грохота. Над головой паниковали драные апрельские голуби.

— Двенадцать часов, — показал запястье какой-то мариман.

В чужом городе Владивостоке было принято отмечать полдень выстрелом из пушки.

«Пусть простит меня читатель», как говорят писатели, делая никому не нужные лирические отступления. Иногда еще добавляют слово «дорогой». Или, комплексуя и заигрывая — «драгоценный»: я такое видела в некоторых книжках и всегда сильно удивлялась. Казалось бы: если тебе так драгоценен читатель, нафига ты его тогда сношаешь своей лирикой. Пиши движняк и не дергайся, все равно про природу никто не читает. Но у меня — прости меня, дорогой драгоценный читатель — авторских листов не хватает, поэтому я расскажу тебе, дорогой драгоценный читатель, о том, как литература влияет на твою читательскую жизнь. Может быть, ты, дорогой/драгоценный читатель, дебил и не знаешь, что литература способна влиять: например, не в курсе, что книга под названием «Библия» повлияла на жизнь огромного количества дорогих читателей, включая даже таких драгоценных, которые и вовсе не умели читать.

Таким образом, драгоценный читатель, в моем рассказе, который еще даже и не начался, появилось семьсот сорок семь лишних знаков с пробелами, не считая этого предложения. Прости меня, если сможешь (еще сто девяносто шесть).

А теперь обещанное отступление.

Во всем был виноват Конецкий. Конецкий вломился в Машкину биографию, как обычно вламывается в девочкину жизнь красивый, знающий подходцы хулиган, портящий все планы ее родителей. Книжки Конецкого стали теми крадеными с общественной клумбы розами, заброшенными девочке в окно, после которых девочка съехала с катушек и стала слать в пароходства большой страны письма с вопросом, как попасть в торговый флот.

Судоходные предприятия слишком уж доброжелательно и слишком оперативно отвечали рекламными проспектами своих профессиональных училищ, где из умных десятиклассниц делают будущих соленых волчиц. Машка выбрала ТУ № 18 города Находки — с прицелом на Дальневосточное морское пароходство. Остановить ее было невозможно. Папа в аэропорту плакал.

Как прошел год в этой полувоенизированной находкинской учебке, Машка еще долго старалась не вспоминать, хотя облик помполита, единственного мужика на весь педколлектив шараги, лез в башку неистребимо. Помполит любил врываться в девчачий тубзик, говоря при этом: «сидите-сидите, я смотрю, чтоб вы не курили». Это была не главная его фишка, но еще примерно с год Машка не могла отделаться от привычки озираться, прежде чем прикурить сигарету, и инстинктивно подтягивала трусы, если во время затяжки где-то хлопала дверь. К диплому бортпроводницы на судах загранплавания полагалась еще и виза, но как раз ее-то Машке и не открыли. «Бывает, — пожали плечами в отделе кадров, — просто документы твои где-то потерялись».

Затерянные в пароходском училище документы искать никто не стал. К тому же на дворе стоял месяц апрель, такое специальное время, когда стада пароходов перебирают копытами в ожидании арктических турне. Дураков добровольно идти в полярку не было никогда. Машка тоже хотела мифы и рифы, но мечта обернулась ледовыми брызгами.

Бумажек в Машкиной руке оказалось две штуки: одна — направление на ледокол, другая — на какой-то «Пионер Чукотки». Машка вернулась в кадры и сказала, что выбирает «Пионер Чукотки». Инспектор подумал, что Машка шутит, и засмеялся: «Владивосток» на тот момент как раз околачивал груши в Охотском море, встречая первые в арктическую навигацию суда, чтобы сбить их в караваны и скопом отвести подальше, в Провидение и Анадырь. В общем, требовалось промежуточное судно. Ближайшим был «Пионер». На «Пионере» Машке следовало добраться до Магадана, а там — покинуть борт и бегом принимать дела у ледокольной буфетчицы.

— Какие дела? — убитым голосом спросила Машка.

— Швабру и пылесос, — сказал инспектор.

Утром следующего дня «Пионер Чукотки», в три яруса затаренный контейнерами с генгрузом, отвалил от причала и, с точки зрения провожающих, растаял в тумане моря голубом.

Рейс номер ноль Машке понравился от начала и до конца, потому что весь переход она почти ни черта не делала, лишь помогала повару чистить картошку. Картошку она. чистила по ночам, принимая, в свою очередь, добровольную помощь от прикольных пацанов — вахтенных матросов и мотористов, которые всегда жарят себе ночью картошку, а тут еще и неожиданная компания образовалась в виде салажистой девки, которой столько лапши навешать можно, что удивительно, как уши у нее не обламываются.

Прошло девять суток, пароход совсем не качало, и Машка удивлялась рассказам соседок по бичхолу, что на судне почти всегда приходится блевать. На девятый день рейса «Пионер» вошел в ледяную кашу, а на десятый ткнулся своим интеллигентным тонким рылом в крупнокалиберное крошево, по инерции раздвинул его скулами и, потеряв ход, очутился в ловушке. Все вокруг как-то быстро смерзлось, к тому же подул ветер и нагнал ледяных полей, а при таких обстоятельствах уже нельзя ни взад, ни вперед. На двенадцатый день за Машкой прилетел вертолет. Гордая, как жена начальника пароходства, Машка вышла на палубу и стала прощаться с новыми друзьями.

Царственная гордость с Машки слетела одновременно с посадкой вертолета, потому что сел он на обледенелые контейнеры, верхний ярус которых был чуть ниже мостика. Машку уговаривали человек пятнадцать: она боялась лезть на верхотуру и упиралась как ослица, несмотря на все подбадривания и даже личные примеры членов экипажа «Пионера». В конце концов чиф привязал ее веревкой и позорно потащил за собой по скобтрапу. Машке уже ничего не оставалось, как ползти за ним, сначала по вертикали, а потом, подвывая, по горизонтали, с которой, хоть она и плоская и очевидно безопасная, даже не хотелось смотреть вниз.

Лишь спустя тучу времени, проведенного Машкой на ледоколе, мы огорчили ее, рассказав, что вертолет присылали не лично за ней, а просто летал он посмотреть с воздуха, каким образом застрявшие суда вытаскивать на чистую воду, в том числе и «Пионер», на котором она находилась. А ее, всего-то навсего, заодно забрали. Но все равно получилось эффектно. Вначале. А потом, конечно, не очень. И обидно (пост-фактум), что «а сейчас полетим к той расселине», «а теперь — вон к той!» было не в качестве эксклюзивной для нее экскурсии над торосами, совершаемой выпендрежным летчиком, а обычной ледовой разведкой.

— Нуууу, блин.., — сказала Машка, когда мы ей рассказали про разведку.