Принцип неопределенности - Николай Дежнев Страница 34

Такая форма обращения, особенно к Крысе, Серпухина возмутила:

— А поласковее не можешь? — фыркнул он, оказавшись в депутатском кабинете, в котором, судя по его размерам, легко можно было разместить сельскую танцплощадку.

— Поласковее?.. — делано удивился Аполлинарий Рэмович. — И это ты имеешь наглость сказать мне! Может, думаешь, на милицию подействовали бредни о твоей роли в искусстве? Или полковнику не все равно, ученик ты Немировича-Данченко или внебрачный племянник Сухово-Кобылина? А знаешь, дружок, во что мне лично обошлась твоя выходка?.. Вот то-то! — Ксафонов с ходу плюхнулся откормленным задом во вращающееся кресло. — Да, кстати, где это тебя столько времени носило? Звонил, звонил, никто не отвечает…

Серпухин глухо молчал. Он еще не решил, стоит ли рассказывать Ксафону о своих злоключениях, и поэтому ограничился жестом руки, означавшим, что говорить, в общем-то, не о чем. Но по-бабьи любопытный парламентарий не отставал. Казалось, сдержанность приятеля еще больше разожгла его интерес. Закинув одну толстую ляжку на другую, он отвалился на высокую спинку кресла и щелкнул золоченой зажигалкой:

— Давай-давай, колись! — Прикурив, выпустил струйку дыма. — Похудел, постройнел! По девкам, что ли, шастал, тогда так другу и скажи…

Насчет «друга» народный избранник, конечно же, погорячился, но не в интересах Серпухина было ставить Ксафона на место. В его положении поддержка Аполлинария могла значить многое, если не все, и Мокей отдавал себе в этом отчет. Рассказывать не хотелось, но и молчать как партизан означало выказать хозяину кабинета откровенное недоверие, а такого впечатления по понятным причинам следовало избегать. Поэтому Серпухин лишь криво усмехнулся:

— Чего рассказывать-то, ты все равно не поверишь!.. — Присел у приставного столика на стул и достал сигареты. Повторил: — Нет, правда, Ксафон, наверняка скажешь, что вру и все выдумал. Да и не хочется морочить тебе голову и отрывать от дел…

Но и этими льстиво-примирительными словами отбояриться от настырного депутата не удалось.

— А ты за мои дела не переживай, — хмыкнул он и пояснил: — Меня сюда партия посадила, чтобы я говорил с людьми и вникал в их беды!

Сажать-то тебя надо было совсем в другое место, подумал, сдерживая язвительную улыбку, Мокей, но вслух произнес нечто иное:

— Ну смотри, я тебе не навязывался…

После чего поведал Ксафонову в подробностях о том, что произошло с ним за последние сутки. Рассказал про хитрована подьячего, лица которого, как ни силился, вспомнить не мог, и про Тузика с его благородной приставкой. Описал пыточную, откуда ему случайно и непонятно как удалось сбежать, несколькими мазками обрисовал наружность Грозного и даже вид древнего Кремля, по которому вели его стрельцы.

Во время повествования единственный слушатель Мокея то потирал пухлые ручонки, то задавал уточняющие вопросы, но в целом услышанной историей остался доволен.

— Получается, ты и сам не знаешь, как тебе это удалось? Я имею в виду удрать от стрельцов…

Серпухин только пожал плечами.

— Занятно! — подытожил свои впечатления Аполлинарий Рэмович.

Теперь, — решил Мокей после того, как он ублажил хозяина кабинета, — время поговорить о деньгах, но Ксафонов его опередил.

— А что ты учудил в Шереметьеве? — спросил он, пряча ехидную улыбочку. — Генерал звонил, я просто обхохотался. Неужели правда гонялся за майором по всему аэропорту и совал ему в руки миллион?.. — Ксафон хотел еще что-то сказать, но, поймав на себе напряженный взгляд Мокея, сбавил обороты. — Ладно, я не о том! Ты хоть понимаешь, что для тебя это катастрофа?

Серпухин еще больше помрачнел, с силой раздавил в пепельнице сигарету и тут же схватился за новую:

— Ты сам подкинул мне эту мысль насчет аферы!..

— Что значит «подкинул» и почему «аферы»? — поднял недоуменно бровки Ксафон. — Подмахнул бы вовремя бумаги, и все прошло как по маслу! А я что, я здесь ни при чем! Сказал тебе как другу, мол, есть такая возможность, но деньги твои и решение принимал ты сам! Между прочим, и о риске предупреждал, но о том, какую штуку ты выкинешь, уж извиняй, знать не мог!

Серпухин опустил голову:

— Все было подготовлено, понимаешь — все! Оставалась одна подпись, и если бы не майор!.. — Он не закончил, стукнул кулаком по крышке приставного столика. — Но ничего, в конце концов, никогда не поздно начать сначала! Продам квартиру — она на миллион точно тянет! — возьму у тебя в долг и начну новый бизнес. Знаешь, Ксафон, я даже рад, что все так получилось, вдруг снова почувствовал себя молодым…

Но депутат не разделял оптимизма своего гостя.

— Времена уже не те, старичок, прошли воровские девяностые! Теперь за здорово живешь никто денег тебе не отвалит, приходится толкаться локтями и работать в тусовке…

— Да ладно тебе, Ксафон, стращать-то! — отмахнулся Серпухин. — Кровь играет! Брошу, на хрен, пить, займусь собой… — Он поднялся на ноги, подошел к большому, выходившему на Охотный Ряд окну. Спросил, как если бы только что вспомнил: — Как, говоришь, зовут твою секретаршу?..

Народный избранник вздрогнул: совсем недавно этот же вопрос задавал ему некто другой. Тогда он нервничал и спешил с ответом, теперь же степенно встал из-за стола и неторопливо присоединился к Мокею.

— Как зовут, как зовут… — почмокал губами сластолюбца. — Крысей ее зовут, есть такое простое русское имя. Только учти — кошка, дикая кошка! — Выдержал паузу, как если бы хотел придать своим словам больше веса. — Мне больно тебе об этом говорить…

Интригуя, Аполлинарий Рэмович умолк и сделал вид, будто и правда способен испытывать нечто похожее на душевные страдания. Впрочем, актер он был никудышный, если что и отразилось на его розовом с несколькими подбородками лице, то исключительно довольство собственной персоной.

— Звонила твоя Алиска, просила дать ей хорошего адвоката на случай, если ты захочешь отнять у нее пентхаус, который сам же, кстати, и подарил…

— И ты дал?.. Ну, Ксафон, ты и скотина!

— Дурак ты, Мока, и не лечишься! — ухмыльнулся Ксафонов. — Хороших адвокатов пруд пруди, они в наше время плодятся, словно кролики, а прикормленный человечек будет держать меня в курсе дел. Твоих, между прочим, дел! А они, Мокей, совсем не хороши. Ты, старичок, полный и окончательный банкрот! — Депутат вдруг резко сменил тему: — Слушай, поделись рецептом, что ты с ней сделал?..

— Я? — удивился Серпухин. — С кем, с Алисой?

— Ну не я же! — скривился Ксафонов и сложенным в несколько раз платочком промокнул слюнявые губы. — Женщина заикается, истерика следует за истерикой, а ты строишь из себя оскорбленную невинность. Для того чтобы высказать простую просьбу, ей понадобилось полчаса. Кроме того, кричит во сне, потому что каждую ночь ее преследует огромный негр в ливрее и белых перчатках…

— Боится, наверное, что этот парень ее не догонит! — хмыкнул Мокей, но Аполлинарий Рэмович пропустил его замечание мимо ушей.