Ненависть к тюльпанам - Ричард Лури Страница 33

— Пройдя через такие рассуждения, я стал мысленно беседовать с Анной. Пожалуй, ты прав, Уиллем. Вероятно, я свихнулся.

Вот послушай мои разговоры с нею:

Я начал чаще посещать окрестности дома на Принценграхт, где я увидел тебя, Анна, в тот раз! Всё сейчас переменилось вокруг. Напротив церкви Весткёрк, на другом берегу канала, рядом с писсуаром, находится то, что назвали Гомо Монумент ^[4]. Сразу за церковью — прихотливое здание нового ресторана.

Тут есть и тебе памятник, ничем не схожий с твоими фотографиями из книги. Японские подростки фотографируются на его фоне.

А за углом, на Лейлиграхт, там, где был бакалейный магазин, над которым жила любопытная старуха, теперь расположена американская книжная лавка, и рядом — торговля товарами для беременных женщин.

Весь город пропах свежей краской. На мой взгляд, он слишком прихорашивается. В основном для иностранцев и для гомиков. Это уже не наш Амстердам, Анна, не Амстердам военного времени, когда всё было грустным и хрупким, даже воздух!

Проходя мимо твоего дома вечером или рано утром, ещё до открытия Музея Анны Франк, я вижу длинную очередь посетителей. Вход стоит семь с половиной евро. Тебя превратили в святую и в источник доходов!

* * *

Порой я провожу вечер в кафе Вестерторен. Это весёлое место, где всегда крутится множество собак и раздаётся громкий смех. Здесь общительная барменша и дешёвый джин.

Туристы сюда не заходят. Только кинут взгляд внутрь— и тут же уходят прочь: слишком много выпивох с синяками на лбах и кулаках, хотя они, скорее, от падений, чем от драк. Отсюда хорошо слышны колокола церкви Весткёрк, тяжело и серьёзно отбивающие каждый час.

Ты любила слушать эти колокола во время войны!

Сквозь крики и музыку в баре я слышу их удары, которые говорят мне, что ещё один час моей жизни прошёл, и то, что ждёт меня впереди, стало гораздо ближе.

Моя жизнь идёт к завершению, а я так и не жил по-настоящему.

Я умер почти в том же возрасте, что и ты, Анна! Моя тайна вынуждала меня сторониться людей и самой жизни. У меня были приятели — но не друзья; шлюхи — но не жена.

Скоро я пойду в твой дом, но не сейчас, я ещё не совсем готов для этого.

Вот через несколько дней…

На этой неделе…

Ещё через недельку…

Такое событие не должно быть поспешным, это важно! Необходимо выбрать правильный день, в этом весь смысл встречи, не так ли, Анна?

Нет, я не боюсь ничего, да и что может случиться? Самое худшее, если настигнет клаустрофобия и придётся выбежать наружу.

* * *

Порой случаются странные встречи.

Однажды тёплым вечером я сидел здесь же, в кафе, за столиком снаружи. Звон церковных колоколов эхом отдавался у меня в грудной клетке.

Я заметил женщину приблизительно моего возраста, сидевшую в одиночестве за другим столиком и курившую излишне много. После нескольких быстрых затяжек она замирала и, казалось, забывала и про свою сигарету, и про выпивку, медленно пьянея.

Одета она была красиво, даже претенциозно. Тёмно-каштановые крашеные волосы. Совсем немного губной помады.

Спустя некоторое время она оживлялась, делала очередной глоток из бокала, и снова — несколько быстрых затяжек. Наконец она достала ручку, небольшой листок бумаги и что-то записала на нём…

Мне показалось, Анна, что это могла быть ты, — если бы ты осталась в живых!

* * *

День был замечательный, просто жаркий. Мне непонятно, почему люди посещают музеи в такие дни, как этот, однако, когда я пришёл, очередь уже заворачивала за угол.

Краска на дверях дома номер 263 выглядит потемневшей от времени, мне это нравится. Однако здесь нельзя теперь входить, и я вместе с очередью двигаюсь к современному зданию справа от старого. Воздух наполнен звонками мобильных телефонов и иностранной речью.

Пристраивается большая группа подростков в кроссовках, мешковатых штанах и бейсболках задом наперёд. Они, возможно, американцы, но не исключается и любая другая страна. Сопровождающие их взрослые одеты не намного лучше.

Во время войны даже в очередях за бесплатным супом люди надевали шляпы и галстуки!

Очередь двигается и останавливается, двигается и останавливается. Молодая пара, стоящая впереди меня, после быстрой оживлённой дискуссии покидает очередь ради каких-то других достопримечательностей — музея ван Гога, дома Рембрандта.

Теперь передо мной молодой человек с зелёной татуировкой островов Океании на шее. Это должно быть болезненно, независимо от того, какую краску вкалывали.

Мы поворачиваем за угол. Большой плакат предупреждает туристов остерегаться карманников. Над входом в музей висит извещение, что рюкзаки и детские коляски надо оставлять в камере хранения. Тем не менее, я вижу, что люди с рюкзаками проходят. Рюкзаки не похожи на мой детский ранец: они сделаны из тканей, которые тогда ещё не существовали.

«Если я всё же хочу отказаться от своего намерения, то лучше всего это сделать сейчас — приходит мне в голову, когда очередь приближается к дверям. Войдя внутрь, уже не просто сразу выйти обратно, и кто-нибудь может полюбопытствовать — почему это я так поспешно собрался уйти?

Но ведь внутри не может ничего случиться!

Я опять увижу твой дом, на этот раз — днём, в толпе туристов, и…

Это как посетить дом, в котором жил ребёнком! Войду туда, встану, посмотрю и… посмотрю… и… ничего не случится!»