Книга о Бланш и Мари - Пер Улов Энквист Страница 33

У него был такой красивый голос. Позднее она скажет ему об этом.

Во время их приватных бесед он рассказывал ей о том, что называл «загадками прошлого». К этим средневековым загадкам он относил «the great salutatory epidemics» — танцевальные эпидемии вроде пляски Святого Витта, или то, что называлось chorea germanorum [36]. В своем досье он собирал информацию о пациентах, которые поступали из определенных регионов. Пациентах, подвергавшихся в этих регионах дьявольским манипуляциям, — громко читал он своим красивым и спокойным голосом, и в комнате, а также в его голосе и в самих причудливых научных открытиях ощущалось странное напряжение. Мне особенно запомнилось, как он однажды рассказывал о великом янсенисте Франциске Парижском, который обрек себя на голодную смерть и умер в возрасте тридцати семи, лет. Он был провозглашен святым теми, кто из религиозных соображений облачался в священную мантию голода, — и потом больные, нищие и голодающие стали собираться у его могилы на парижском кладбище и, прикасаясь к его гробнице и молясь, пытались облегчить свои страдания.

В конце концов там образовалась толпа нищих и обездоленных, которые, впадая в дикие конвульсии, судорожно и экзальтированно подпрыгивали высоко в воздух, пытаясь призвать святого, чтобы обрести милость и облегчение. Под конец общественная мораль не выдержала. Тогда король Людовик XV, поскольку эти нелепые театральные представления на тихом кладбище привлекали внимание, решил закрыть кладбище, взять конвульсионеров под стражу и отправить именно в лечебницу Сальпетриер!

Это произошло в 1732 году. Во время рассказа Бланш прервала Шарко, воскликнув: колдовство! на что тот, со странной улыбкой и вроде только себе самому, сказал: да, это — колдовство, но оно является нитью той ткани, из которой сотканы наши жизни.

Потом он рассказал о голландском реформаторе Янсене, умершем в 1638 году, которого кое-кто считает еретиком, но в Париже по-прежнему существуют влиятельные секты янсенистов.

Ему были знакомы некоторые из них, сказал он как бы мимоходом или в робкой попытке завлечь Бланш: он был совсем не уверен, что в эту область ей захочется вступать.

Колдовство!

Неужели это действительно было всего лишь колдовством? спрашивает она, словно собирая материал для речи в защиту своего любовника.

Шарко был пионером в области неврологических заболеваний, значение его исследований, посвященных рассеянному склерозу и невральной атрофии проводящих нервных волокон конечностей, «крыс под кожей», также именуемой Charcot’s disease, трудно переоценить. В своей речи в защиту Бланш делает отступления. Он питал отвращение к англичанам из-за охоты на лис. Ему были отвратительны все формы издевательства над животными, к чему он причислял любую охоту.

Я спросила, почему. Он полагал, что животных, поскольку им не требуется заслуживать любовь, или хотя бы в силу их беззащитности, следует окружать любовью какого-то религиозного порядка. Он употребил слово «agape» [37].

Тогда она спросила: а как же я? Он ответил, чуть ли не сердито: неужели ты не понимаешь!!!

Однажды он рассказал работавшему у него в течение года секретарем молодому австрийцу по имени Зигмунд Фрейд о том, как произошло открытие рассеянного склероза.

Шарко случайно познакомился со служанкой, которая страдала странной формой конвульсий, делавших ее крайне неуклюжей, и поэтому она лишилась работы. Он нанял служанку к себе в дом и сперва диагностировал ее недуг как болезнь Chorea paralysis [38], уже описанную Дюшеном [39], но вскоре обнаружил, что постепенно ухудшающееся состояние указывает на другое, пока еще неизвестное направление. Несмотря на протесты жены, Шарко держал служанку у себя до самой ее смерти и, изучая ее, нащупал путь, который затем привел его к окончательной идентификации и диагностированию рассеянного склероза, что и подтвердилось, когда служанка умерла, и Шарко, естественным образом получивший доступ к ее трупу, смог незамедлительно произвести вскрытие и убедиться в правильности своего анализа.

То есть он мирился с ее все более ярко выраженной неуклюжестью до самой ее смерти и поэтому пришел к правильному решению проблемы, одновременно дав ей сносно и по-человечески прожить последние годы.

Ценой этому, правда, стало огромное количество разбитой посуды.

Бланш неоднократно возвращается в своей «Книге» к служанке Шарко, страдавшей, как выяснилось, рассеянным склерозом и перебившей у него значительную часть посуды, но избавленной им от выслушивания нареканий.

Неужели он и Бланш рассматривал как такую пациентку? И кстати, столь ли уж естественным было вскрывать после смерти тело своей любимой домработницы? Разве не справедливо было бы, спрашивает Бланш в нескольких местах, чтобы к ней самой перешла роль врача, а к нему — пациента, наблюдаемого, выслушивающего диагноз и подчиненного? Любовь и борьба за власть всегда неразлучны, сказала она однажды.

Он пришел в форменную ярость, посмотрел на нее в упор и выскочил из комнаты.

Как же мало ей удалось понять! после стольких лет неудачных экспериментов! — сказал он ей позднее, пытаясь объяснить свою вспышку.

Она лишь спросила:

— Неудачных?

6

Никаких подробных объяснений или дат, когда их конфликты переходят в любовь.

Вдруг в «Книге» появляется запись, показывающая, что ситуация изменилась.

22 февраля 1886 года Шарко зашел к ней в комнату, сел и взял ее за руку.

Он сидел тихо и спокойно, ничего не говоря.

— Чего ты хочешь? — немного помолчав, спросила она.

Он лишь осторожно погладил ее по руке и ответил:

— Ни о чем на земле или на небе, если таковое существует, я так страстно не мечтаю, как об этой руке. Кожа. Кость. Скелет. Я знаю, как выглядят все составные части. Но почему я жажду именно этой руки? Может быть, она — таинство, Бланш, твоя рука — таинство?

— Таинство? — переспросила она.

— Да, — ответил он, — я не могу спать, не могу думать, вероятно, я такой же одержимый, как мои пациенты. Мне это непонятно. Можно я еще немного посижу у тебя?

— Зачем? — спросила она чуть погодя.