Семь столпов мудрости - Томас Лоуренс Страница 33

Однажды Фейсал неожиданно спросил меня, не хотел ли бы я носить в лагере арабское платье, например из его гардероба. Я счел, что это будет для меня лучше, поскольку оно больше подходило для жизни среди арабов, которая мне предстояла. Кроме того, тогда солдаты из племен будут лучше понимать, как им следует ко мне относиться. Одетыми в хаки они привыкли видеть турецких офицеров. Если я стану носить платье жителя Мекки, они будут воспринимать меня, как если бы я был одним из их вождей. Кроме того, я смогу входить и выходить из шатра Фейсала, не привлекая к себе особого внимания и не вынуждая тем самым Фейсала к объяснениям по моему поводу с посторонними.

Я немедленно и с большим удовольствием согласился с его предложением. Тем более что в армейской форме было просто мучительно разъезжать на верблюде или сидеть на земле во время привалов. Арабская одежда, носить которую я научился еще до войны, была чище и удобнее в пустыне. Хеджрис тоже был доволен и дал волю фантазии, обряжая меня в плащ, недавно присланный Фейсалу двоюродной бабушкой из Мекки. Плащ был из великолепного белого шелка с золотой вышивкой, похожей на украшения свадебного платья (может быть, это был намек?). Чтобы привыкнуть к новому ощущению свободы в движениях, я походил в нем по пальмовым садам Мубарака и Бурки.

Эти деревни были прекрасными селениями, построенными из необожженного кирпича на высоких земляных насыпях, окружавших пальмовые сады. Нахль-Мубарак протянулся к северу, а Бурка – прямо к югу от него по другую сторону заросшей колючим кустарником долины. Дома были маленькие, со стенами, обмазанными изнутри глиной, прохладные и очень чистые, обстановка и утварь ограничивались парой циновок, кофемолкой, горшками для приготовления еды и подносами. Узкие улицы скрывались в тени свободно росших деревьев. Высота земляных валов, окружавших возделанные участки земли, достигала порой пяти футов, и они были в большинстве случаев искусственными, возведенными из выкопанной между деревьями лишней земли, смешанной с домашним мусором и камнями, собранными за вади.

Эти дамбы должны были защищать посевы от ливневых потоков. В противном случае Вади-Янбо затопила бы сады, поскольку они лежали ниже уровня долины, иначе не действовала бы система орошения. Узкие участки были разделены заборами из переплетенных пальмовых веток или же глинобитными стенками и окружены неширокими приподнятыми арыками, по которым струились ручейки пресной воды. Ворота каждого сада были выше уровня воды, и к ним вели мостики из трех или четырех пальмовых стволов для прохода ослов или верблюдов. На каждом участке имелся глиняный шлюз, который открывали, когда приходила очередь полива. Главной сельскохозяйственной культурой были высаженные правильными рядами пальмы, за которыми хозяева тщательно ухаживали, а между ними росли ячмень, редис, огурцы, табак и хенна. В верховьях Вади-Янбо более холодный климат не позволял выращивать виноград.

Остановка в Нахль-Мубараке в силу обстоятельств могла быть всего лишь передышкой, и я подумал, что мне лучше вернуться в Янбо, чтобы серьезно продумать десантную операцию по поддержке этого порта, с учетом обещания военно-морского командования оказать нам в этом всяческую помощь. Мы решили, что я должен проконсультироваться с Зейдом и заручиться как можно более успешным взаимодействием с ним. Фейсал предоставил мне великолепного верхового верблюда. Мы поехали вдоль Вади-Мессариха новым путем, через агидские холмы, опасаясь встреч с турецкими патрулями на более прямой дороге. Со мною был Бедр ибн Шефия; мы спокойно покрыли все расстояние за один шестичасовой переход и были в Янбо еще до рассвета. Устав от постоянного тревожного ожидания и сумятицы лагеря Фейсала, после трехсуточного недосыпания я направился прямо в пустовавший дом Гарланда (сам он жил на борту военного корабля в гавани), где рухнул на скамью и уснул, однако меня скоро разбудили с известием, что приближается шериф Зейд, и я поднялся на городскую стену, чтобы взглянуть на возвращавшиеся остатки разбитой армии.

Их было человек восемьсот, притихших, но более никак не пристыженных поражением. Сам Зейд казался совершенно безразличным. Въезжая в город, он обернулся к ехавшему за ним губернатору Абдель Кадеру со словами: «Э, да твой город в руинах! Я дам телеграмму отцу, чтобы прислал человек сорок каменщиков на общественные здания». Так он и сделал. Я телеграфировал капитану Бойлу, что над Янбо нависла серьезная угроза, и тот немедленно ответил, что его флот будет на месте вовремя, если не раньше намеченного срока. Это было утешительно, так как уже на следующий день пришли скверные вести: турки, наступая значительными силами из Бир-Саида на Нахль-Мубарак, вошли в соприкосновение с плохо подготовленными фейсаловскими новобранцами. После короткого боя Фейсал оставил свои позиции и отступил к Янбо. Казалось, что наша война вступает в завершающую стадию. Я взял камеру и у Мединских ворот сфотографировал возвращавшихся братьев. С Фейсалом было почти две тысячи солдат, но среди них не числилось ни одного из племени джухейна. Это было похоже на предательство и даже на дезертирство целого племени – мысль, которую мы оба отбросили как совершенно невозможную.

Меня немедленно вызвали в его дом, и он рассказал мне, что произошло. Турки подошли тремя батальонами пехоты на мулах и отрядом кавалерии на верблюдах. Командовал ими Галиб-бей, чрезвычайно хитрый военачальник, действовавший так, как ранее под началом командующего корпусом. Экспедицию приватно сопровождал Фахру-паша, а его проводником и офицером связи с арабами был Дахиль-Алла эль-Кади, наследственный судья племени джухейна, соперник шерифа Мухаммеда Али эль-Бейдави и второй после него человек в племени.

Сначала они форсировали Вади-Янбо, выйдя к рощам Бруки, а затем нависли над арабскими коммуникациями, связывавшими с Янбо. Они могли свободно вести огонь по Нахль-Мубараку из своих семи орудий. Фейсал не растерялся и бросил солдат-джухейнцев на левый фланг, чтобы занять большую долину. Центр и правый фланг были в Нахль-Мубараке, а египетской артиллерии он приказал занять огневые позиции на Джебель-Агиде, чтобы отрезать его от турок. Затем открыл огонь по Бруке из двух тяжелых орудий, стрелявших пятнадцатифунтовыми снарядами.