Welcome to Трансильвания - Марина Юденич Страница 33

— И никаких ночных звонков, неожиданных визитов, самостоятельно принятых судьбоносных решений?..

— Нет. Что ты! Она довольствуется ощущениями. Она живет в них, как в коконе, или — в сказке. Она там — принцесса, причем единственная на всю сказку, как полагается.

— Слушай, а ты ее не идеализируешь?

— Проверено многократно. — Но замуж за нобелевского лауреата…

— О! Это да. Тут я, можно сказать, влип. Но, старина, по этой части ты мне не помощник. И знаешь, давай не будем о грустном… Хорошо сидим.

Они действительно хорошо сидели, в самом что ни на есть прямом смысле этого емкого понятия.

Впрочем, столь емкого исключительно в русском национальном прочтении.

Иными словами, допивали вторую бутылку водки «Юрий Долгорукий» — матовую, пузатую, холодную, слегка запотевшую.

Напиток лился из нее медленно, тягуче, лениво — в этом тоже был свой шик и дополнительные гарантии качества водки.

— Да-да, конечно. Итак, ты запал на нашего Георга Третьего?

— Вернее, на его безумие. Слава Богу, это произошло уже в эру ДНК. Иначе ходить бы мне до скончания жизни опасным шизиком. Короче, о «безумии» Георга именно в свете генетической историографии начали поговаривать еще в середине шестидесятых. Тогда-то и появились первые ласточки, предтечи будущей «Пурпурной тайны» [19]— бесспорного бестселлера. Если применительно, разумеется, столь легкомысленное определение к серьезной монографии.

— Применительно, а почему нет? Я так и писал в предисловии к русскому изданию… Ты, кстати, читал еще только наброски, и те в оригинале, я так понимаю.

— Скорее уж в «самиздате».

— Что это — «самиздат»?

— Официально запрещенная литература, распечатанная разными самодеятельными способами. Потому и «самиздат» — самостоятельно изданная, если дословно.

— «Пурпурную тайну» запрещали?!

— Не думаю. Слишком уж специфический научный продукт. Но никогда не приобрели бы у вас права, не перевели на русский язык и не издали — это точно. Таким образом, она все равно оказалась в «самиздате».

— Но почему?!

— Это долго объяснять. Генетика, как таковая, долгое время считалась у нас буржуазной лженаукой, правда, Гамалеи работал, и не только он, но все равно… Нет, это слишком долго и… водки мало. Я не смогу, а ты все равно ни черта не поймешь. Не обижайся…

— Я не обиделся. Хорошо. Может, в другой раз… Потому что это действительно интересно. В определенном смысле это ведь почти ваша «классовая» теория. Пурпурный недуг поражает только тех, кто одет в пурпур. Черт возьми, это звучит революционно!

— Пожалуй. Только чего теперь радоваться-то? Во-первых, ты опоздал пролить елей на партийные души наших бывших правителей. А во-вторых, ваш покорный слуга некоторое время назад занялся именно тем, чтобы этот классовый, как ты говоришь, признак развеять. И — не станем скромничать — практически уже… это… испепелил. Пусть теперь бродит вместе с призраком коммунизма где-нибудь там у вас, в Европах.

— Пусть бродит. Но я пока не вижу призрака — передо мной стройная теория Иды Макальпин и Ричарда Хантера [20], согласно которой представители нескольких династических кланов страдали и передавали друг другу по наследству…

— Да-да-да… Все знаю и сам наслаждался ходом их мысли. Говорите, что король Георг Третий трижды вдруг впадал в безумие?

— Четырежды.

— Тем более любопытно. А не сопровождалось ли странное слабоумие короля иными заслуживающими внимания симптомами? Ах, сопровождалось! Хромотой, говорите? Болями в брюшной полости? Коликами? Чем-то там еще — не суть важно. Но главное — вот что совершенно не укладывается в клиническую картину психического заболевания, — моча его величества во время странных приступов окрашивалась в неповторимый красный, а если уж быть точным — пурпурный цвет! Словом, эта парочка — я имею в виду Иду и Ричарда, мать и сына, — сделала правильные выводы и двинулась в единственно возможном направлении. Тогда и прозвучало впервые — порфирия. Потом были названы, изучены и описаны разные ее варианты, а вернее, степень нарушения метаболизма порфирина, и соответственно формы протекания болезни, новые и новые симптомы. Мария Стюарт и ее сын Джеймс Первый, Карл Первый, кайзер Вильгельм, его сестра Шарлотта, принцесса Викки — старшая дочь всеевропейской бабушки, королевы Виктории, принцесса Федора… Блестящие имена, блестящая жизнь. И что же? Мучительные боли в глазницах, голове, спине и животе, светобоязнь, приступы беспричинной раздражительности и более серьезные нарушения психической деятельности, крайне низкая свертываемость крови. Последнее оказалось едва ли роком для России — цесаревич Алексей, правнук все той же королевы Виктории, страдал наследственным недугом крови — гемофилией. Кто знает, не будь мальчик так страшно, неизлечимо болен, как вел бы себя его несчастный отец — последний наш император Николай? Не проявил бы он в нужный момент большей воли и твердости? Кто знает? Словом, страшная королевская болезнь, поражая избранных, заставляла страдать миллионы. Один положительный аспект. Пожалуй, только один. Достоверность подобной информации не вызывает сомнений. Ибо здоровье порфироносных особ — залог благополучия Целых империй. Их «пуки» и «каки» исследовались с особой тщательностью и подробнейшим образом описывались в назидание потомкам.

— Ты шутишь. А именно это обстоятельство сильно мешало работе. Ее даже пытались — как это бывало у вас раньше — запретить. Полагали, что ученые позволяют себе слишком много. Ладно еще раздобыли полотнище, в которое завернули когда-то отсеченную голову Карла Первого, и «подшили к делу» запекшиеся пятна его крови. Весной 1945-го воспользовались военной неразберихой и — опять же! — классовым сознанием твоих соотечественников, вскрыли несколько надгробий на оккупированных русскими землях — и получили вожделенные ДНК почивших принцесс Шарлотты и Федоры. В общем-то закрывали глаза даже на то, что ученое семейство не слишком вежливо сует нос в интимные места переписки коронованных особ. В ту, как ты понимаешь, часть, где одна престарелая матрона жалуется другой на невозможно кровавый оттенок мочи в ее ночном горшке и сетует на страшные мигрени. Однако ж когда речь зашла о царствующих особах…

— Да, я знаю. Их труды не всегда печатали, полемика вокруг теории была яростной, а смерть и теперь кажется мне странной.

— Почему же? Они ведь умерли от рака?

— Оба. И почти одновременно?

— Но доктор Рель? Он продолжает их исследования и, слава Богу, жив, отмечен «Wolfson History Prize» [21].