Арбат - Юрий Вигорь Страница 33

Вровень с Киндерманом на рынке книг шел разве что Уткинсон. О желчности этого человека ходили легенды. Он извел колкостями не одного партийного работника в былые времена, выжил из квартиры собственную тещу. Он мог вызвать ненависть гаишника одним метким словцом, а другим тут же свести гнев на милость. Он был мастером гротеска. Он проповедовал в прозе «новый призматический стиль», стиль преломления граней сознания, разработав теорию опрокинутых фрустраций. Немного заумно, да. Но в сравнении с ним Хармс и Друзкин были просто детьми. Да, тип еще тот. Но талантище. Мощи в нем было, что в высвободившемся нейтроне, слетевшем ненароком с орбиты. Он валил читателя плошмяком, снопами, повергая дам в шок своими замысловатыми сравненьицами. После романа «Рыжий бес» ни один критик по эту сторону Ледовитого океана и Атлантики не сомневался в том, что он переплюнул Лесажа с его «Хромым бесом», слабым подражанием «Хромому бесу» Луиса Велеса де Гевары.

…Жизнь шла, книжный спрос не спадал, как курс доллара перед обвалом. А между тем спрос на ордена рос с каждым днем. Наград жаждали все. Не только олигархи, не только мелкие политики, богатые бандиты и аферисты средней руки. Жаждали наград и иностранцы, писатели, дипломаты Ливии, Монголии, Кореи, Украины… Возжаждали орденов и братья Каро. Ну разве не дико, разве не смешно — иметь литературный ресторан «Записки охотника» и не иметь медали за заслуги перед российской словесностью, перед русской феноменологией духа! Возжаждал орденов король Старого Арбата и Воздвиженки Сашка Муркин, родоначальник «Нового светского духовного движения» среди малых народов Севера. И будь моя воля, я бы Сашулю наградил. При всем своем богатстве он был мягким, доступным человеком. Зато какая неприязнь накатывала на Купцова и Ричарда, когда их осаждали с просьбой наградить «за бабки на культуру» коптевские группировки, армянская братва во главе с Ованесяном. Возжаждал железки на грудь крутой и мудрый Кукури, в холдинг которого «Страны третьего мира» входил и ресторан «Грузинская кухня». И что уж говорить об азербайджанских «мозговиках», заправлявших мелкими торговыми кланами в центре Москвы и патронировавшими все злачные места на территории поруганного, отданного властями России на произвол знаменитого «Дома Ростовых», где сиротливо съежился на постаменте оглохший от звона бокалов Лев Николаевич Толстой, ставший чужим в этой нелепой, неблагодарной стране» «Мозговики» больше всех жаждали орденов. Они как бы вросли плотью и кровью в русскую литературу, они питались ее соками. Орденов настойчиво требовал Мираб, глава пароходной компании «Оверкиль-плюс», куда входили все плавучие увеселительные плавсредства на Москве-реке и Оке. Будь моя воля, я наградил бы этого маленького черного волосатика со жгучими глазами, зиявшими над бородой, словно огоньки в шашлычнице, орденом Давида Сасунского, лишь бы он помог вернуть лоток Осе Финкельштейну и обуздал Нурпека и Карена, изредка наезжавших и на Рока с Костей. Аппетит у братвы рос. Они явно вознамерились забрать у них лоток. Моисейкин вился над ними как ястреб-стервятник. Что ни день он клевал наших героев замечаниями — дескать, антисанитария вокруг лотка, полно окурков на асфальте, хотя ни Рок, ни Костя, ни наши продавцы не курили. Улица есть улица. Толпу не перевоспитаешь. Они платили ежемесячно тысячу рублей с лотка за уборку тротуара. Моисейкин придирался — дескать, размыло надпись на лотке «Десять рублей книга», надо срочно обновить. А однажды он вдруг потребовал убрать столик, стоящий рядом с лотком «Пять ступеней».

— С сегодняшнего дня, — заявил он категоричным тоном, — столики на Новом и Старом Арбате запрещены!

— Но как же так? — удивился Костя. — Вся нечетная сторона Нового Арбата торгует преспокойно со столиков. Стеллажей там нет и в помине.

— Распоряжение префектуры касается четной стороны, — через губу обронил Моисейкин и удалился в сторону Воздвиженки, где временно по рескрипту главы управы «Арбат» торговля на месяц была запрещена. Но торговцы книгами, газетами, журналами, конфетами и не думали оттуда уходить. Они ежедневно платили ментам, и их никто не трогал. Не трогал и Моисейкин. Городские власти смотрели на нарушение своих же постановлений, распоряжений, указов спокойно. Самолюбие чиновников не задевало пренебрежение к их вердиктам. Они прекрасно понимали — город не так-то просто обуздать. К каждому торговцу инспектора не приставишь. Начнешь душить торговлю — рухнет городской бюджет: торговля кормила всех чиновников управы, на ее плечах была уборка города.

Проверки на улицах проводили спонтанно. Поводом могли Послужить какой-нибудь праздник, незначительное событие, день рождения Германа Грефа или, скажем, День города. Но подобные праздники я не понимал: почему именно в этот сентябрьский день город должен блистать чистотой, быть увешан плакатами и флажками, а в остальные дни быть таким, как всегда, можно в тонарах преспокойно продавать жареных кур с душком, нелицензируемые напитки, выпечку из подпольных цехов, бутерброды с бужениной второй свежести… Проверка совершала свой набег, подмочившие репутацию куры летели в урны, напитки снимались с полок, а на другой день жизнь снова входила в привычную колею, протухшие куры преспокойно возвращались на свои насесты…

Ах, если бы Рок смог описать изнутри управу «Арбат», если б мог назвать поименно всех чиновников, достойных пера Гоголя! Тип нового русского чиновника, который руководствуется не логикой, не здравым смыслом, а стремлением отмазаться от рутинных забот, от дурацких распоряжений, которые, по сути, все равно неосуществимы, но кто-то наверху — в мэрии, в префектуре — их упорно пишет и пишет, спуская вниз. В результате выморочная жизнь, разгребание бумажной шелухи отодвигает чиновника на немыслимое расстояние от живых людей и их забот.

— А давай опишем управу «Староконюшенная», — предложил Костя. — Одна мадам Мандаринкина чего стоит… Чиновников можно и не называть. Главное — показать тайные пружины, идущие от кабинета Мозгачева, главного кукловода, одарившего Мандаринкину тридцатью шестью лотками, ее неограниченную власть над чиновниками…

Да, мадам Мандаринкина была достойна кисти самого Шиллера-Михайлова. Веллер и Севелла были для нее слабоваты. Эта особа пятидесяти одного года обладала фантастической энергией, в ее жилах текла не кровь, а огнедышащая лава. Она владела половиной арбатских… простите, староконюшенных лотков, и большую их часть сдавала в аренду. Нет, она не числилась в штате работников управы, на она была креатурой самого Мозгачева и выполняла «социальный городской заказ», руководила муниципальным продуктовым магазином «Пенсион». Перед ней трепетали все староконюшенники, трепетал сам Сюсявый. Ее обходил стороной, обходил за три квартала, инспектор Моисейкин. У нее было два подручных, два племяша — Вовчик и Бобчик. Вовчик распоряжался поставками товара в «Пенсион», а Бобчик занимался книжным бизнесом и взимал арендную плату с лотков. Через Костю к Бобчику попадали романы крестоносцев или, как он их называл, «оборзевших писателей». Бобчик был балбесом двухметрового роста. Красавец гусар, продувной бабник, записной трахальщик. Он не пропускал на Арбате ни одной смазливой мордашки. Ни одной тугой попки. Ему на мобильник постоянно звонили какие-то сикушки, какие-то дамы, озабоченные сексом, как и он. Даже его рубахи и пиджак пропитались запахами дамских духов всех оттенков. И вот этот дамский объездчик, этот ловелас и жокей в один прекрасный день приглашает Рока и Костю в пивнушку к Ларионову на кружечку пива и конфиденциально сообщает, что ему нужен орден.