Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках - Василий Аксенов Страница 32

Дубленка полетела в дальний угол тушинского лежбища, а Милка Колокольцева обняла его ногой, потом легла на него животом, взялась руками за его плечи и, локоны опустив, приблизила свои итальянские губы к его африканским. Ум его помрачился, когда они слились в поцелуе, или, может быть, воссиял, а скорее всего оттащился совсем в другой край, где он еще не был.

После поцелуя она уселась на нем верхом и стянула через голову свитер. Завела руки за спину, чтобы расстегнуть лифчик. Что-то как-то не получалось, сказывалась некоторая недостаточность в опыте расстегивания такого французского линжери. «Давай я тебе помогу», — пробормотал он и тут же, приблизив ее к себе, расстегнул где надо. Открылись ее грушевидные грудки с розовыми сосочками. «Вот, ласкайте, мистер Эр, если угодно», — с некоторой чопорностью произнесла она и отвернула лицо к окну, где гукался и заглядывал внутрь переживший зиму голубь. Роберт гладил грудки, которые то и дело вздрагивали у него под руками. Боги, он брал их нежнейшим образом в горсть!

Между тем ниже пояса у него непреклонно мужал главный боец. Невзирая ни на какие нежности верхних конечностей, он собирался на штурм. Милка почувствовала напор и изменила конфигурацию объятий, съехав с Роберта на постель Яна и расположив все прелести своего бельэтажа вокруг его пупка. Пальцы ее быстро и ловко взялись за язычок молнии и после недолгих хлопот освободили бойца; тот стоял, как Ахилл. Простонав от счастья, она накрыла всю сцену своими кудрями.

«Кто научил тебя, Милка, таким делам?» — пробормотал он, пуская свои пальцы в поиски ее ушей. Не выпуская бойца из ладони, она хихикнула: «Один папин друг».

Роберт больше не мог терпеть и взялся за остатки ее белья. Она дернулась, щелкнула резинка, вдруг разревелась: «Прошу тебя, только не это. Я этого никогда еще! Я так этого боюсь! Дай мне к тебе привыкнуть!» Поэт Роберт Эр, между нами говоря, несмотря на свои тридцать лет, в Казановах не геройствовал. Прямо говоря, он никого, кроме Анки, не знал, однако он знал ее так хорошо, что ни о какой отсрочке в нынешней ситуации не мог даже подумать. Имея в затылке эту свою, как он обычно думал, вечную модель, он раздел девушку догола, положил ее на спинку и залепил ей рот своими губищами.

Первокурсница Людмила Колокольцева даже не заметила, как она потеряла то, над чем так тряслась. Потом подругам она рассказывала: «Болевое ощущение совсем незначительное; не больше, чем прививка оспы». Зато счастье было такое огромное, что его иначе как «гипертрофированным счастьем» и назвать-то было нельзя. И все это продолжалось долго-долго, а вот после того как первое долго-долго, когда время исчезает, приходит все-таки к концу, начинается второе долго-долго, когда я три раза подряд завершалась, а уж после этого я заметила по часам и увидела, что третье долго-долго тянулось тридцать восемь минут. Ну, а уж потом, после кофе и бутылки шампанского — у того товарища весь холодильник был шампанским забит, — я все-таки сделала моему любимому то, что мы все, девчонки, умеем. Кому тут все это грезилось, трудно сказать.

Не исключено, что Милка Колокольцева по крайней мере в три раза преувеличила это «долго-долго», но мы предпочитаем не нарушать ее чувство «гипертрофированного счастья», которое, несмотря на то что оно промелькнуло «быстро-быстро», осталось в ее памяти на всю жизнь.