Фальшивка - Николас Борн Страница 32

Когда они возвращались в Бейрут, в памяти всплыл странный образ – сперва Лашен не придал ему значения. Вспомнилась крестьянка из деревни неподалеку от их загородного дома. Эта женщина часто разговаривала с Гретой, но для этого ей почему-то непременно нужно было стоять у забора, должно быть, чтобы между нею и Гретой была преграда. На деревенской площади или на дороге среди полей она обычно всегда уклонялась от разговора, только робко здоровалась и, не замедляя шага, спешила дальше. И вот однажды она подозвала к забору Лашена, и оказалось, в подоле синего передника у нее лежал розовый мертвый поросенок. Лашен не мог взять в толк, что ей, собственно, нужно – то ли решила показать ему, городскому человеку, забитого поросенка, дело обычное в их деревенской жизни, то ли хотела немедленно сообщить о чем-то, чего не сумела высказать. Все приговаривала: «Вот, вот!» – растягивая в стороны концы передника, чтобы он как следует разглядел поросенка. На секунду померещилось, что крестьянка показывает ему одного из своих детей, мертворожденного младенца. «Вот!» Такие вещи наверняка с нею не раз случались. И теперь в смерти поросенка она вдруг открыла для себя всю тщетность и ничтожность трудов человека? Мертвый поросенок, лежащий в синем переднике, и изумленно-растерянное лицо крестьянки в тот день еще не раз вспоминались.

Добравшись до Рю Хамра, он хотел купить кое-какие детские вещички, но ни одного открытого магазина не нашел. Кто-то его окликнул с другой стороны улицы. Это был Хофман – помахал из дверей и тут же скрылся в глубине кафе. Лашен перешел через улицу. Столы и стулья перед кафе были сложены штабелями и привязаны цепочками, хотя предвечернее солнце еще тяжело падало на улицу, проливая как бы смягченный светофильтром свет; от этого света и суеты прохожих создавалось приятное, расслабленно-ленивое настроение. За столиком вместе с Хофманом сидел Рудник, он тоже махал рукой.

– Вы позволите вас угостить? Пожалуйста, заказывайте!

Он заказал для Лашена пива. Хофман хмурился и прятал глаза. Лишь когда Лашен спросил, есть ли какие-нибудь новости, ответил, хотя и вопросом на вопрос:

– Позволь узнать, а ты-то чем все это время занимался? Я тебе прямо должен сказать – меня просто распирает от злости, так и знай, скоро я соберу монатки и улечу домой. Так вместе не работают.

– Мне кажется, вас интересовала тема торговли оружием? – вмешался Рудник.

Лашен пропустил его вопрос мимо ушей. А Хофману ответил:

– Совершенно не понимаю, из-за чего ты злишься. Тебя-то лично что обидело?

– Сегодня в полдень мы должны были ехать в Дамур с военной автоколонной палестинцев.

– Тебе позвонили?

– Халеб оставил информацию у портье. Не позднее четырнадцати часов мы должны были прибыть в штаб-квартиру палестинцев на улице Мазра.

– А что, Халеб упомянул в своей информации, что речь идет о Дамуре?

– Интересно, о чем еще, по-твоему, могла идти речь?! Ты, что ли, не слышал, что их артиллерия лупит с гор по Дамуру? – Хофман покачал головой, на его лице была тупая злобная улыбка. – Он сказал, что теперь проехать в Дамур по дороге вдоль моря невозможно, причем до города не добраться ни с севера, ни с юга. Значит, остается один путь – через горы, а это дольше. И везде в горах полным-полно вооруженных людей, то ли военных, то ли каких-то разбойников-бандитов. Они не станут спрашивать, на чьей ты стороне. Но ты же у нас молодец, – съязвил Хофман, – ты ни на чьей стороне. В общем, я договорился. Завтра утром, в семь, мы должны быть на улице Мазра. Оттуда пойдет новая транспортная колонна, они должны доставить оружие в Бейт-эд-Дин, а может, и дальше. Мост через Нахр-эль-Дамур взорвали, ну значит, от реки пешком придется топать. Надеюсь, мы не опоздаем. А если опоздаем, что ж, опять будешь из пальца высасывать всю историю или спишешь с американцев.

– Меня это не касается. – Рудник откинулся на спинку стула. Лашен и Хофман, оба как по команде поверулись к нему. – Ваш друг, – сказал Рудник, – сердится только потому, что ему самому пришлось просить и обо всем договариваться. Я ездил с ним в штаб ООП и смог, скажу без ложной скромности, кое-чем помочь. Я вам уже говорил, господин Лашен, у меня в этой стране очень хорошие связи, и я всегда рад, если при моем посредничестве перед вами откроются кое-какие двери. Но вам решать, что вас интересует и о чем вы предпочли бы не сообщать вашим читателям.

Лашен от смущения только бормотал «да-да» и ухмылялся. Вот педанты, своими упреками они здорово его пристыдили, и он не мог даже разозлиться. Хофман сидел отвернувшись и вообще с таким видом, словно он с удовольствием предоставил Руднику выполнять всю грязную работу. В этом смысле Хофман, конечно, оценил старика абсолютно правильно, понял, что тот с удовольствием берется за грязные делишки и с особенным удовольствием – ради других людей, которые настойчиво просят, чтобы он сделал грязную работу вместо них. Итак, старикан на побегушках у Хофмана, так же как у его превосходительства Тони; возможно, он на побегушках и у Халеба, причем уже давно, да, несомненно, Рудник – человек Халеба.

– Между прочим, – сказал Рудник, – в Маслахе вчера вечером состоялась карательная акция. Убито пятнадцать мусульман. Минимум пятнадцать. Эти парнишки из «фаланги» ни с кем не чикаются. Вот, посмотрите-ка, снимки сделал сирийский фоторепортер. Я ими разжился не просто так, а чтобы отдать вашему другу. Купил по эксклюзивной цене, за пять тысяч долларов. Господин Хофман уже позвонил в Гамбург и все согласовал насчет расходов.

Хофман покачивался на стуле. Он закрыл глаза и всем своим видом показывал, что не желает участвовать в разговоре. Рудник раскрыл на коленях папку с фотографиями и начал перебирать их. Лашен наклонился вперед и смог кое-что разглядеть, хотя и не все. Трупы на земле. Кто-то в маске поднял и держит двумя пальцами отрезанный член. Человек – нет, измочаленный, изодранный в клочья кусок мяса, летит в облаке пыли над землей, он привязан тросом, который прикреплен к джипу. Мужчины, кто-то в арабской, кто-то в европейской одежде, поставлены в ряд у какого-то дома, лицом к стене, руки за головой. В этом же кадре слева – стволы автоматов. Рудник пояснил: стена – это каменная ограда местной бойни. Не кажется ли вам, господин Лашен, что это символично? Дальше. Серия снимков. На них – двое из тех людей, обернувшиеся на охранников, расстреляны и сползают по стене на землю.

– Когда я первый раз увидел эти фотографии, – сказал Рудник, – мне чуть дурно не сделалось. Но надо уметь смотреть правде в глаза! Любой правде! Чтобы каждый понял, что такое реализм. Мне кажется, журналисты должны понимать это очень хорошо.

Лашен содрогнулся – этот голос был хуже, чем сами фотографии. Потому что в голосе Рудника не звучали нотки садизма, наслаждения. В нем была лишь бесчувственная деловитость, и она вывела из себя Лашена; этот липовый принцип – никогда и нигде не закрывать глаза, что бы им ни предстало, эта самодовольная гордость тем, что ты способен смотреть широко открытыми глазами на все, что бы ни происходило вокруг, эта убийственная объективность, с которой такой вот человек, как Рудник, никогда не поддастся искушению себя самого поставить на место умирающего, убитого, увидеть пустоту, небытие, в которое низвергнуты убитые, представить себе, что оно ждет, небытие, что оно готово поглотить тебя; или хотя бы на миг стать другим, отстраниться от своего собственного взгляда на вещи.