Жизнь, прожитая не зря - Игорь Бойков Страница 32

Богдан кашлянул глухо, по стариковски, и перевёл дух.

— Так вот. В горах убежать нельзя, — продолжал он. — Сам пытался, поэтому знаю, что говорю. Там просто некуда бежать. Здесь — другое дело. До границы километров двадцать, не больше. Я-то стар уже, куда мне в побег идти. А вы втроём это расстояние за одну ночь пробежите. Вы молодые. Вот станет чуть теплее, то переплывёте Терек — и ноги отсюда. Они, конечно, гнаться будут. Но уйти можно. Днём в камышах береговых отсиживаться, ночью идти. Или несколько брёвен связать и плыть на них как на плоту. Терек-то на восток, к границе течёт. Так что сами смотрите. Ведь нас, сути, один Гаджимурад только стережёт. Султан или спит в доме, или уезжает куда-то. Жена его тоже за нами не следит особо. Надо просто момент выбрать.

— Это всё так, Богдан. Я это и сам понимаю. Но главная-то штука в другом: как снять кандалы? Как вылезти из ямы?

— Этого уж я не знаю. Хотя, помню, говорили про одного: какую-то железяку нашёл, ей замок на оковах открыл, вылез ночью из ямы и чухнул. Но то далеко, под Шали было. А отсюда, из станиц бегали не раз — много про это слышал. Чеченцы тоже ведь люди. Им и жрать, и спать надо. Да и выпить не дураки.

— А ты как же? — спросил вдруг Сослан.

Он, молчаливый и замкнутый человек, всегда больше слушал других, чем говорил сам.

Все неотрывно поглядели на сгорбленного, иссохшего старика. Даже Николай, перестав канючить, приподнял влажное лицо.

Во мраке ямы, под пробивавшимися сквозь прутья решётки красноватыми отсветами висевшего во дворе фонаря, он прорисовывался тёмным, неясным силуэтом, словно старый корявый пень в лесу.

Дед Богдан ответил не сразу. В тишине слышались лишь его громкие вздохи.

— Да говорю же, тут останусь. Ослаб я совсем. Помирать уж пора давно, — сказал он, наконец, выдохнув хрипловато.

Слова старика гулко отдались в сердце каждого. «На тот свет пора», — эхом откликнулось у них внутри.

Да, он обречён околеть здесь, в этой яме. Безвестный старик-украинец с измождённым лицом, с заскорузлыми, похожими на лапы стервятника руками. Почти всю свою жизнь он прожил рабом, и когда он умрёт, его скрюченное, лёгкое тело грубо выволокут наружу, оттащат к окраине станицы и зароют там, возле свалки. Могила будет неглубока, и её раскопают приблудные собаки. Нетерпеливо и жадно повизгивая, обгрызут труп всей сворой, с хрястом, с чавканьем дробя крепкими зубами старческие кости.

Эта картина ясно представилась сейчас каждому из невольников — ведь здесь со старым Богданом могло быть именно так и никак иначе. И их лица поникли с грустью.

— Короче, главное — снять кандалы, — Станислав вновь заговорил первым. — Снимем — считай, свободны.

Он произнёс это тихо, чтобы не услышали во дворе, но его бодрый уверенный тон подстегнул остальных.

— Если бежать, то по любому ночью — живо откликнулся Сослан. — Только учти, Стас, что мы слабые совсем, голодные, и до границы так сразу не доберёмся. А они все на машинах, и сразу ломанутся к ней. Тем более, местность хорошо знают. Всё перекроют там и поймают нас.

— Да это понятно. Поэтому бежать надо туда, где искать не будут. Они нас у границы перехватить захотят, а мы здесь в камышах спрячемся, а потом на запад пойдём. Я даже по карте помню — отсюда вверх по Тереку станица Старощедринская. Надо пересидеть где-то несколько дней, переждать маленько. А потом уж можно и к границе.

Николай, наконец, совсем успокоился и чутко прислушивался теперь к разговору.

— А ты побежишь? — коротко спросил его Станислав.

— Я, я… Не знаю.

— Не знаешь? А кто знает?

— Страшно, — с робостью протянул он. — Вдруг поймают? Я слабый очень, не дойду до границы.

— Все слабые. От сухих макарон силы не наберёшь.

— Ну вот.

— Только чем дольше мы здесь просидим, тем ещё больше ослабнем.

— А как вы кандалы снимите?

— Да хрен знает как! Мы пока так, просто говорим. Ключ от них как-то надо достать.

Сослан приподнялся и сел прямо на куче тряпья. Теперь он перестал казаться молчаливым и замкнутым.

— Стас, надо думать. Я тоже знаю, слышал, что люди бегали от них, — его тёмные глаза вдруг живо блеснули.

— Знаешь, можно выждать, когда Султана не будет. Это реально, он всё равно дома не каждый день сидит, я давно заметил. И тогда всем разом кинуться на Гаджимурада, — предложил Станислав. — Вот уж, блин, кому у меня руки чешутся башку отрезать.

— А Султану не чешутся?

— Тоже чешутся. Только ему я голову резать не стану. Я ему жирное брюхо ножом вспорю и кишки выну. Видали, как оно у него из штанов аж вываливается? Прямо колышется всё как студень. Вот мразь отожравшаяся! — солдат зло сплюнул наземь и продолжил. — Так что давайте реально все вместе прыгнем на Гаджимурада, когда тот один здесь останется. У него хоть и торчит «ствол» за поясом, но если неожиданно втроём бросимся, да ещё рот зажмём, то он ни пальнуть, ни пикнуть не успеет. Пристукнем гада, возьмём ключ, снимем это, — и он указал пальцем на кандалы. — Сядем в их машину и дунем отсюда. Я водить умею. Тут уж так будет: пан — или пропал.

— Нет, Гаджимурада с собой надо взять, — подумав, возразил Сослан. — Если что, заложник будет.

— Точно, — солдат хлопнул его по плечу. — Блин, как я сам не догадался?! Так что будем ждать, когда он один нас караулить останется. Жаль, редко это бывает. Очень редко. У них без конца или кто-то из братьев торчит, или просто знакомые заходят. Нам-то без разницы, кто именно один будет — хоть Султан, хоть сын его. Надо прыгнуть на него разом, и всё. А потом к ним в дом зайдём — там наверняка оружия валом. Вооружимся, а заодно и еду возьмём. Тут главное — решиться. Это как на войне: перед боем только страшно, а потом уже когда стреляешь, не чувствуешь ничего.

— Так вы в натуре бежать решили? — ещё раз переспросил Николай.

В его широко раскрытых глазах сквозили и смертный страх, и затаённая надежда.

— В натуре, — передразнил Станислав. — А ты-то сам как? Решил, нет?

— Не знаю, — тихо ответил он.

— Учти, терять тебе нечего. В жизни никто не выкупит. Так что давай с нами.

— Не знаю, — повторил Николай ещё тише. — Честно, не знаю.

— Ну, думай пока.

— Блин, поймают они. Ещё хуже будет.

— Тогда заткнись и сиди здесь.

— Да, блин! Я, правда, не знаю. Я подумаю.

Отсветы ночного фонаря прорезали мрачный зиндан оранжеватыми косыми лучами. Станислав шевельнулся, меняя позу, и свет упал на его лицо. Оно, заросшее до глаз светлой клочковатой бородой, было бледно, сосредоточенно, в упрямых серых глазах читалась решимость.

Несмотря на тяжкий плен, он не был сломленным, потухшим, ко всему безразличным, какими казались те рабы из подвала в приграничном селе, где Николай с Ашотом провели день, ожидая, когда их перевезут во Внезапную. В нём несмотря ни на что жила сила, страсть к жизни, к воле. Говорил он коротко и внятно, точно гвозди молотком забивал. И невольникам с ним становилось легче и даже как-то спокойнее.