Великие перемены - Герберт Розендорфер Страница 32

А затем, но так считаю только я, ему останется только одно: запеленать самого себя.

Но, возможно, я был не совсем прав. Признаюсь. Я просмотрел еще раз ту стопку картин, которую мне дал господин Ши-ми. Дело в том, что большеносые художники имеют склонность к изображению отвратительных событий, и это обрушивается на неподготовленного человека с такой силой, что он начинает думать, будто все вокруг исключительно мерзко.

Но были и другие мастера, они есть и сейчас. Господин Юй Гэнь-цзы сказал, когда я ему во время освежительных часов между отдельными частями вышеупомянутой комедии поведал о запеленутом дворце: «Да, я слышал об этом. Чего только люди не придумают, если им позволить. Но ты должен познакомиться с Ми Ман-цзи и его искусством».

И мы договорились, что поедем в городок, расположенный несколько южнее Зеленых Холмов, потому что господин Юй Гэнь-цзы знаком с мастером Ми Ман-цзи еще со школьных времен. И вот таким образом я попал в прекрасный и, как мне сказали, всемирно знаменитый город Ню Лен-бег. [51]Мастер Ми Ман-цзи, его полное имя Ми Ман Пехте, встретил нас в высшей степени дружелюбно, показал свои картины и рассказал об одном значительном мастере глубокой древности, который тоже жил в Ню Лен-беге и назывался «Мастером молящихся рук» или «Мастером зайца в траве». [52]

О картинах самого Ми Ман-цзи позже. Я решил, что останусь в Ню Лен-беге еще на несколько дней, потому что спешить мне было некуда, Шпо от меня не убежит. Господин Юй Гэнь, однако, распрощался и поехал на свою родину на север. Так мы с ним и расстались — навсегда. Я это знал, а он — нет.

В Ню Лен-беге есть значительный Му-сен, который я захотел посетить. Знаешь ли ты, что такое Му-сен? Кончено, нет. Му-сен — это большой дом, где на стенах вразброс висят картины и где стоят статуи. Здесь в Империи большеносых не принято, чтобы заказчики вешали картины у себя дома и радовались, глядя на них. Нет. Мастер Ми Ман Пех-те объяснил мне, как все происходит: большеносые обычно крадут друг у друга картины, если они красивые и ценные, поэтому они охотно дарят их Му-сен, где те охраняются государством и выкрадываются реже. Но есть и такие картины, сказал Ми Ман-цзи, которые хотя и ценные, но не особенно красивые, о чем, конечно, по разным причинам вслух не говорится. Эти картины заказчики тоже отдают в Му-сен, чтобы длительное время не видеть их у себя дома.

Таким образом, в залах Му-сен в различных городах большеносых можно прочувствовать изменения в искусстве живописи, которые оно претерпевает со времен того самого «Мастера молящихся рук».

Художники, объяснил мне мастер Ми Ман-цзи, спустя столетия после того, как они занимались преимущественно тем, что, помимо упомянутых катастроф, рисовали некую Ма И-я, по большей части держащую на руках голого и достаточно упитанного ребенка (якобы бога-юношу, того самого И Су в виде младенца), вдруг взбунтовались и рассердились и в один прекрасный день начали рисовать только задний план, глумливо, так сказать, устранив главный предмет и изображая лишь оживляющие второстепенные фигуры. При этом живопись выказала бросающуюся в глаза склонность к плохой погоде. Я видел картины, на которых художники с издевательской жестокостью изображали тонущие во время шторма корабли, от одного взгляда на которые можно было заболеть морской болезнью. Или занесенные снегом каменные глыбы, льдины, пропасти с бурными потоками — в общем и целом, как я уже упомянул, искусство большеносых имеет явную склонность к изображению неприятностей. Но истинные катастрофы, говорит мастер Ми Ман-цзи — это сами произведения поздних мастеров, хотя некоторые из них работали с определенной творческой серьезностью. Они пытались нарисовать свет. Прекрасное и поэтическое намерение, но, как утверждает Ми Ман-цзи, это удалось лишь двум или трем великим. Одного из них зовут Мо Не. [53]Но потом дело заглохло.

В сущности, объяснил мне мастер Ми Ман-цзи, в настоящее время в живописи имеются два типа художников: одни убеждены в том, что именно их творения (созданные частично с привлечением их ягодиц) являются выражением сути искусства; другие же знают, что они обманщики и дурачат своих заказчиков.

Кто из них хуже, сказал Ми Ман-цзи, я не знаю. Тут был один, который показывал всем свои раны. (К сожалению, я не смог выяснить, где, собственно, находились эти раны. Некоторые считают: в голове.) Он мастерил костюмы из войлока со свернувшимся коровьим молоком в карманах; он продавал также обрезки своих ногтей. Он издал манифест, в котором утверждал, что искусством является все, и только то, что является искусством — не искусство. Потом он умер — и совершенно справедливо, считает Ми Ман-цзи. Однако он продолжает жить в одной из своих учениц. (Ты расслышал совершенно верно: здесь и женщины выступают в качестве мастеров, тут уж ничего не поделаешь.) Ученица пускает червей ползать по бумаге, а потом раздавливает их экскременты. Ты, естественно, изумляешься, но здесь есть люди, готовые заплатить любые деньги за приобретение вот таких червивых фекалий. Отсюда ясно, почему они охотно отдают подобные покупки в Му-сен, а не оставляют их на стенах в своих домах.

Один из мастеров раскрашивал свои полотна только в голубой цвет. Но однажды он раскрасил холст в красный цвет, после чего был объявлен сумасшедшим и изолирован от общества. То есть: если мастер нашел свой вид искусства (например: вместо того, чтобы рисовать, стал разрезать полотно на куски), ему запрещается делать что-либо иное. А кто, спросил я, издает подобные запреты? Ха-ха-ха, засмеялся мастер Ми Ман-цзи, это делает тайный орден Знающих Искусство. Никто точно не представляет, кто они такие. Они никогда не появляются публично, но обладают скрытой, опасной властью, и именно они диктуют цены.

— А вы, высокочтимый мастер Ми Ман-цзи, — спросил я, — какого направления в искусстве придерживаетесь вы? Забиваете ли вы гвозди в рамы? Или обрызгиваете краской вашу достойную почитания госпожу супругу? Или сбрасываете на полотно с крыши вашего дома вашу собаку?

— Нет, — ответил мастер Ми Ман-цзи. — У меня нет ни собаки, ни тем более кошки, и я стою перед холстом или склоняюсь над бумагой и в соответствии со своим внутренним миром изображаю то, что важно для меня.

И он показал мне некоторые из своих картин. Возможно, мой любезный Цзи-гу, ты помнишь, как мне показалось при прослушивании Небесной четверицы, которая исполняла одно из произведений Бэй Тхо-вэня, [54]что в мою руку проскользнула нить необъяснимого узнавания? Нечто подобное я испытал, глядя на картины Ми Ман-цзи. Там был изображен мир, который повсюду ценен, и рядом с этим миром все рисовальщики жира и войлока превращаются в ничто.