Закат Луизианы - Люциус Шепард Страница 32

По крайней мере, такое чувство владеет Граалем сегодня утром.

И если вы смотрите на «Верный шанс» с высоты птичьего полета, вы можете заметить маленький красный автомобиль, несущийся на полной скорости по Шоссе 10 в направлении Флориды; дух музыки следует за ним по пятам, посверкивая слюдяным блеском в клубах выхлопного газа, отчаянно стараясь настичь того, кто своей игрой вызвал его к жизни. Водитель плачет, сходит с ума при мысли о возможности, которая ему так и не представилась… а если и представилась, значит, он не сумел ею воспользоваться. Иногда он обращается воспоминаниями к Вайде, и словно вновь исполняет дышащий животной страстью нелепый танец любви, и слышит музыку в ее приглушенном прерывистом дыхании, опять оказывается в тумане близ лачуги и бежит прочь от истины, которую не может ни мужественно принять, ни понять. Он не знает, что случилось, и не хочет знать. Он должен был приложить больше усилий, чтобы спасти Вайду.

Не судите парня строго. Магия, судьба, человеческая природа и Добрый Серый Человек – все было против него.

Ветер бьет в лицо, яростно треплет волосы.

В щель между задним сиденьем и дверцей засунуто перо сойки, привязанное черным шнурком к ветке, измазанной дегтем.

Чей-то прощальный дар.

Возможно, амулет надежды, оставленный тайным другом, который никогда не дает о себе знать…

Но нет, вряд ли.

Дождь, не пролившийся в ночь накануне Иоанна, теперь начинает лить. Крупные капли испещряют пешеходные дорожки. Грозовые облака выражают гнев неба. Осанна облаков с серебристыми краями и пухлыми, недовольно сморщенными лицами, раздуваемыми идущей изнутри силой. Черные тучи, хранящие молнии в своих недрах, жирные и сонные, как боги.

Далеко над Заливом водяной смерч пляшет между небом и землей; веретенообразный столб, кружащийся в издевательской пародии на всякую грацию.

Ветер гонит пластиковую мусорную корзину по Шинбон-Элли.

Знак пешеходного перехода на углу Двенадцатой улицы и Монро сломался, и сверкающий маленький человечек, состоящий из ярких белых точек, появляется и исчезает пятьдесят раз в минуту.

Люди весь день прячутся за зашторенными окнами, жуют бутерброды и смотрят телевизор, отдыхая от истины. Сегодня они повалят в бары рано. Они будут пить егерские сто грамм, зеленый абсент и экзотические коктейли – сладкие яды для очищения душ; и закончат стоя на парковочной площадке на четвереньках, со свисающими с губ нитями желчи. Три жеманные двадцатилетние девчушки-лесбиянки шепчутся о своих надеждах и страхах, время от времени обнимаясь и плача на плече друг у друга. В барах повсюду вспыхивают драки. Избитые парни с распухшими скулами, рассеченными бровями и пошатывающимися зубами, морщась от боли, рассматривают свои отражения в освещенных флуоресцентными лампами зеркалах в сортирах. Богатый мужчина признается проститутке в любви и заливается слезами. Чарли Духаген, шестидесяти восьми лет, бывший пожарный, родственник Духагенов с Солт-Харвест-стрит, просаживает свою пенсию за игорным столом и уходит домой.

Все виды наказания.

Неужели так везде? – спрашиваете вы.

Серьезно?

Мустейн продолжает гнать машину через ночную Алабаму, потом выезжает на территорию Солнечного штата. Лицо у него обветрено, сухая кожа натянута на лице. Лобная кость давит на мозг. Он чувствует искушение выехать за разделительную линию автострады, навстречу ярким фарам. Сейчас ему нужна только Вайда. Он видит ее, ощущает ее вкус, ее запах. Он любит Вайду еще сильнее с тех пор, как предал ее (если действительно предал). Такое наказание несет он. Акт полного самоуничтожения. Песни изольются из недр его души. Белые полумесяцы выступят под ногтями. Он не желает анализировать прошлое. Непонимание есть своего рода понимание. Он сознает, что это глупость, но глупость работает на него.

Сейчас – сверхурочно.

Мустейн сворачивает с автострады на стоянку грузовиков с яркой круглой вывеской закусочной «Саноко» на высоком столбе, хорошо заметной с дороги. Белый свет льется из окон здания, словно радиоактивное излучение. Толстый слой розовых румян на щеках официантки кажется еще немного липким. Ее губы напоминают Мустейну красный мармелад. – Кофе, – говорит он.

Телевизор настроен на канал «Си-эн-эн», и водители грузовиков, толстобрюхие работяги в бейсболках, футболках и джинсах, смотрят на армейского медика, объясняющего, как пользоваться респиратором; он говорит так медленно и таким простым языком, словно обращается к детям. Красно-бело-синяя надпись внизу экрана гласит: «Америка наносит ответный удар».

Сидящий за стойкой Мустейн роняет голову в ладони. У него такое ощущение, будто он не живой человек, а призрак, парящий между полнокровными официантками, дальнобойщиками и ночными путешественниками. Но в то же время он слишком тяжеловесен и массивен для этого окружения. Неуязвим как камень. Когда официантка спрашивает: «Хочешь яичницу или еще что-нибудь, золотко?» – слова отдаются эхом у него в голове, превращаются в заклинание, вытесняющее все мысли, и он с трудом сосредоточивается, чтобы мотнуть головой и промычать «Н-нет».

Теперь он чувствует то, что не чувствовал никогда раньше. Что вы должны чувствовать, что все должны чувствовать: поток жизни рывками пробегает сквозь него, словно ножовка, наткнувшаяся на сучок в древесине. В результате возникают любовь, отчаяние, радость, гнев – затухающие образы прожитого мига. Они с Вайдой, пусть недолго, пребывали в настоящем моменте. Прямо в нем. Мустейн держит во рту ее имя, словно облатку.

Вайда.

За окнами ресторана пневматические тормоза тягача с фурой шипят, словно двадцатитонный вампир. Мужчины освещают фонариками днище прицепа, пытаясь найти неисправность.

Далеко отсюда, посреди болота, оставшегося во многих милях и часах езды позади, раздается пронзительный женский крик, которого никто не слышит.

Грааль беспокойно ворочается под своей угасшей звездой.

Будущее предопределено. Перст судьбы указал на другое место.

Тяжелый грохот, подобный громовому раскату, на западе. Отголосок первой бури. Война и слухи о войне.

Мустейн снова бессильно роняет голову в руки. Смертельная слабость, равнодушие и апатия владеют им. Его аккумулятор треснул и сочится кислотой. Дух музыки наконец настигает Мустейна, и он слышит заключительный пассаж мелодии, которую играл в «Верном шансе», нежное жало металлического медиатора извлекает из гитары последнюю ноту, и на несколько мгновений она повисает в воздухе серебряной слезой, а потом падает в черную бездну истории с неуместным веселым плеском. Потом тихий взвизг струн, стук металлического корпуса гитары о дерево.

Теперь все кончено.