Пребудь со мной - Элизабет Страут Страница 32

Слишком поздно Тайлер вспомнил, что проповеди самого Джорджа Этвуда отличались неослабной скукой, читались так, словно каждое слово имело совершенно одинаковый вес, звучали до смерти монотонно. «Знал ли это Джордж о самом себе? — подумал он. — Что вообще знают люди о самих себе?» Тайлер наклонился в кресле вперед, оперся локтями о колени. (А что знают люди о своих детях? Когда он думал о Кэтрин, такой тихой и послушной дома, а потом представлял себе ее визжащей в детском саду или заявляющей «Я ненавижу Бога!» — в детской группе воскресной школы, такое несоответствие между его собственным знанием о своей дочери и тем, какой ее могли увидеть окружающие, страшило Тайлера, будто бы, когда Кэтрин покидала дом, она проваливалась сквозь лед в темную воду, где он едва мог ее разглядеть.)

Небо над церковью было очень серым. Тайлер потер лицо ладонями и откинулся на спинку кресла. Увидел, что Джордж внимательно наблюдает за ним.

— Ты скоро снова обретешь привычку к морской качке, — сказал он ему. Потом добавил задумчиво: — Ты всегда нуждался в аудитории, Тайлер. — Джордж поерзал в черном деканском кресле, чуть приподнялся, опираясь о подлокотники, и всем своим худым телом снова погрузился в его глубины. — Беда в том, — продолжил он и откашлялся, — что для человека, которому нужна аудитория, ее всегда оказывается недостаточно. Он может даже дойти до того, что невзлюбит своих слушателей. Видишь ли, Тайлер, это ловушка.

Тайлер медленно кивнул, пытаясь создать впечатление, что вдумывается в его слова, но на самом деле боль под ключицей расцветала все пышнее.

— Ну что ж, — Тайлер вздохнул и тут же выдохнул воздух, — грядет Казначейское воскресенье, и я хотел бы удачно поработать со сбором средств. Органистка хочет получить новый орган, и, если возникнут какие-нибудь разногласия в казначействе, мне бы лучше остаться в стороне.

— Оставь это Церковному совету.

— Я так и делаю.

— Раньше тебе хорошо удавался сбор пожертвований.

— Да. Думаю, с этим проблем не будет.

Двое мужчин погрузились в молчание; в конце коридора хлопнула дверь. Джордж сказал:

— Помнишь Плач Иеремии? «Благо человеку, когда он несет иго в юности своей». [48]

— Мой возраст юностью уже не назовешь, — ответил Тайлер.

Джордж просто поднял бледную, худую ладонь.

— Как малышка? — спросил он. — Все нормально?

— Она все еще у моей матери. Да, все прекрасно.

— «Вечером водворяется плач, а наутро радость», [49]Тайлер, — произнес Джордж и, приподняв тощее бедро, извлек из заднего кармана белоснежный носовой платок. Высморкался он почти беззвучно. — Тяжелая утрата — это таинство. Ты заботишься о себе? Мне кажется, ты немного похудел.

— Накоплений в банке хватает. — Тайлер похлопал себя по животу.

Ему казалось очень странным, что Джордж заговорил о радости. Когда, интересно, Джордж Этвуд в последний раз чувствовал радость? Но именно радости Тайлеру и не хватало. Именно радость, казалось, переполняла его прежде до краев. Даже когда вместе с браком пришли всяческие беспокойства. А радость — это как раз то слово, какое К. С. Льюис [50]употребил, чтобы описать свое чаяние Бога. Именно таково было его, Тайлера, Чувство, как он теперь понимал. Но как могла радость стать когда-либо снова возможной для него? Он чувствовал, что одним поспешным решением изнуренного ума в тот последний день жизни Лорэн он словно позволил тяжелой амбарной двери упасть и придавить его, и в наступившей тьме уже не видел выхода.

— Послушайте, Джордж. — Тайлер снова наклонился вперед, опершись локтями о колени.

Однако как раз в этот момент Джордж взглянул мимо него, на вход в кабинет, и произнес:

— А, Филип, входи. Ты меня искал?

В дверях, почтительно ссутулив плечи, стоял молодой человек.

Тайлер встал и, обменявшись рукопожатием с Филипом, пожал руку Джорджу.

— Ну что ж, пора мне отправляться восвояси, — сказал он.

— Хорошо, Тайлер.

Старый профессор даже не встал проводить его до двери.

Выйдя на холодный воздух, Тайлер попытался обрести душевное равновесие посреди разверзшейся вокруг него бездны разочарования от визита к Джорджу Этвуду. Несколько минут он сидел в машине, глядя на семинарский кампус, на огромные серые стволы старых вязов. «Пребудь со мной: уж меркнет свет дневной…» Странно теперь подумать, что уже много лет этот гимн был для него самым любимым, ибо что же он мог знать — до этого года — о печали и таком утешающем тоне этого гимна? «Густеет мгла: Господь, пребудь со мной!» [51]

Тайлер тронул машину, спустился с холма, миновал церковь, где венчался с Лорэн. «Когда лишусь друзей и радости земной… Отец Небесный, Ты пребудь со мной!» Деревья вдоль реки, казалось, застыли полураздетыми. На ветвях еще оставались листья, но опало их уже столько, что сквозь ветви можно было видеть не только стволы, но и небо: ощущалось, что они вот-вот совсем обнажатся. Тайлер опустил оконное стекло, давая осеннему воздуху омыть его лицо, и острый запах осени вызвал в его памяти картину из прошлого: он стоит на футбольном поле, ожидая стартового свистка. В голове его рождается мысль: «Я человек большого роста, я могу и буду совершать большие дела!»

Кэтрин, сидя на заднем сиденье машины миссис Карлсон, смотрела в окно и тихонько улыбалась. Миссис Карлсон, поглядев в зеркало заднего вида, предположила, что девочка заметила стенд с тыквами, мимо которого они проезжали, и вспомнила, что ей обещали тыкву.

— Собираешься сделать фонарик из тыквы на Хеллоуин? — спросила миссис Карлсон.

Но Кэтрин ей не ответила, только молча улыбалась в окошко. Она рисовала в своем воображении свой дом, веранду, сломанные перила крыльца, накренившиеся ступени, себя, взбирающуюся на каждую из них, а потом внутри, с широко раскинутыми руками, ее будет ждать мама. «Китти-Кэт, я так скучала по тебе!» — воскликнет мама, и потом они побегут наверх и запрыгнут на кровать.

Кэтрин часто представляла себе это. То, что такого до сих пор не случалось, ее нисколько не обескураживало. Она думала об этом всегда, когда чья-нибудь машина подвозила ее домой. Эта картина ее спасала, внушая чувство безопасности, так что, когда этот странный карлсоновский сынок издевательски произнес: «Спасибо, миссис Карлсон», когда она молча вышла из машины, а миссис Карлсон сказала: «Сейчас же прекрати, Боб. До свидания, Кэтрин!» — Кэтрин все это никак не касалось.