Будь ножом моим - Давид Гроссман Страница 32

Признаюсь, у меня это заняло немного времени, но уже завтра на заре я отправлю гонцов разыскивать ее в книгах, не пройдет и недели (по факту, не больше двадцати четырех часов), как у меня будет полная цитата с точным указанием источника. Обещаю.

Вчера, когда писал тебе, я снова почувствовал, какая же странная штука – письма. Когда ты получаешь письмо от меня, я уже совсем в другом месте. Когда я читаю твое письмо, я, по сути, уже нахожусь во времени, прошедшем для тебя. Я с тобой в том времени, в котором тебя уже нет. Получается, что каждый из нас хранит преданность мгновениям, которые другой покинул… Как ты считаешь, не в этом ли причина печали, которую пробуждает во мне почти каждое твое письмо, совершенно независимо от его содержания – даже такая забавная заметочка из университета? Жизнь проходит.

11–12.8

Немедленно отчитай эту свою ленивую троицу ешиботников за невежество: автор забытой цитаты – рабби Нахман из Брацлава!

В сборнике «Ликутей Моаран» ^[21], в разделе «Оплодотворение бесплодных», он говорит о «людях, которые проводят во сне все дни своей жизни», – из-за малозначительной работы либо из-за страстей и дурных поступков, а может оттого, что отведали такой духовной пищи, которая погружает мозг в дремоту…

И, оказывается, нужно оживить сердца этих спящих, разбудить их, но только осторожно, как будят лунатика. Поэтому, как только такой человек очнется, нужно «снова надеть на него лицо, которого он лишился во сне». И как же, по-твоему, рабби Нахман предлагает это сделать? «…Как лечат слепого. Следует загородить его со всех сторон, чтоб он не увидел свет внезапно, приглушить свет, чтобы не навредило ему то, что он вдруг увидит. Кроме того, когда хотят разбудить и вернуть истинное лицо тому, кто долго пребывал во сне и во тьме, нужно облечь его лицо притчами…»

Знаешь, который час? И кому завтра вставать в полседьмого? И кто проспит двенадцать часов подряд на малозначительной работе?

Яир

Видела? Ровно в тот момент, как я заклеил конверт, – комета обогнула небосклон!

Так что скорей, скорей, чего попросим? (у меня нет ни одного желания наготове, у тебя есть идея?)

Как ты там писала: «да поможем друг другу стать всем тем, чем мы на самом деле являемся».

13.8

Упс… У меня в последнее время так много дел и забот, а главное, я так устал, что чуть не забыл о нашем свидании!

Вспомнил буквально минуту назад (это же сегодня, правильно? В среду, сказала ты, в полпятого). Так что прости за не самые подходящие условия – не совсем так, как ты планировала, но, по крайней мере, я явился вовремя. То есть с резким скрежетом затормозил на обочине дороги из Тель-Авива в Иерусалим (да, в том самом месте, где справа виден лес со всеми возможными оттенками зеленого). Другие машины пролетают мимо, раскачивая мою, – вот отчего подпрыгивают строчки. А вместо кофе с пирожным я буду пить теплую колу из баночки с крошками «Бамбы», которые насобираю на заднем сиденье. Ничего не попишешь, я из тех ужасных оболтусов, которые, несмотря на всю свою невнимательность, все-таки слушают на сломанной магнитоле «Реквием» Верди, присланный им дамой сердца (спасибо!).

Иди же сюда. Давай украдем пару мгновений только для нас двоих. В конце твоего письма есть одно интересное замечание…

Я имею в виду: «а теперь я ненадолго переоденусь женщиной» – краткий курс макияжа, который ты вдруг решила преподать мне перед тем, как отправиться на лекцию в центре Бейт-Хаам. Как ты колебалась между светло-розовой помадой и более смелой – коричневой (она сочетается с ангорой?). Мне даже в голову не приходило, что ты красишься, я почему-то думал, что ты… неважно. Мне понравилось, немного напомнило то твое письмо про одежду. Есть в тебе особый, ироничный шарм, когда ты примеряешь на себя слова других женщин. Чужие женщины, чужие слова – мягкие тени, подводка для губ. А я лежу на кровати за твоей спиной, наблюдаю за тобой, скрестив руки за головой в позе самодовольного шовиниста (да, да, я прочитал: уверенный в том, что жена раздевается исключительно ради него)…

У меня немного бегают зрачки, когда я произношу слово «мужчина»? С тех пор, как ты это сказала, я слежу за собой (пока ты не написала об этом, я и не замечал, что всегда предпочитаю слово «человек»). Но отчего мне все чаще кажется, что слово «женщина» – не самое простое в твоем внутреннем словаре?

Почему я спрашиваю?

Потому что точно знаю, какая ты мать. Я говорил тебе – материнство, как горячий пар, поднимается вокруг тебя всякий раз, когда ты упоминаешь Йохая. Или другого ребенка. Но когда ты говоришь – кстати, нередко – «я, как женщина», то почти всегда мое острое ухо летучей мыши улавливает еле слышное эхо, крошечный зазор между тобой и этим словом —

Хватит, это уже выходит тяжеловато для дневного свидания. Quickies – это не наш конек (только быстрый секс). Знаешь, что мне больше всего нравится в твоих письмах? Мелкие детали. Например, кофейное пятно, которое ты решила оставить. «Пятно бытия», – написала ты. И так я, ко всему прочему, узнал, что ты всегда отпиваешь первый глоток, когда кофе еще слишком горяч, потом в течение нескольких минут он – то, что надо. Потом постепенно остывает, а ты сопровождаешь его на всем пути…

Пей, пей.

Подумать только, что в эту самую минуту ты тоже сидишь где-то там, далеко – вместе со мной. Какое место ты выбрала? В каком кафе думала найти меня?

Или запах твоих писем, о нем я еще тебе не писал – легкий запах мяты, всегда один и тот же. Или фото Анны со спины, которое ты мне прислала, в огромной соломенной шляпе. И я, со странным чувством тоски (по женщине, с которой не знаком!), вновь и вновь переворачиваю снимок в поисках ее плутоватого, птичьего личика со смешливой искоркой в глазах, и даже время от времени нежно целую ее заячью губу.

Видишь, тебе это все-таки удалось (ввести меня в свою реальность, не разорвав нашей иллюзии). Но труднее всего мне было сдержаться и не ринуться к тебе на всех парах, когда ты спросила: «Так что, ты никогда не попробуешь моего супа?»

14.8

Ну, что скажешь?

Особенно меня потрясло то, что сам я этого даже не заметил. Я думал, это – оставшиеся на тротуаре следы от какой-то английской детской игры, вроде «классиков»…

Не понимаю, почему это так меня расстраивает. Какая-то замызганная печаль о самом себе, о своей близорукости: ведь я же был там, верно? Я там был, а ты нет. И вот опять – это настойчивое чувство, что я всегда упускаю главное. А сейчас, пока я пишу, передо мной снова маячит вопрос, который ты задала после истории с черной обезьянкой господина: почему я довольствуюсь крошками после щедрого застолья («отводишь себе скромную роль оруженосца большой любви») – вот, теперь и он обвивается вокруг моей души.

А ты просто посмотрела – как смотришь на всякую вещь. Присмотрелась и увидела.

Ты не написала, увидела ли ты его сразу или же только после того, как увеличила. Другими словами, не из-за этого ли ты решила отдать снимок на увеличение.