Разруха - Владимир Зарев Страница 31

— В сущности, зачем я вас вызвал? — риторический вопрос повис в застоявшемся, пропахшем сигаретным дымом воздухе. — Вы следите за ходом моей мысли?

— Так точно, товарищ генерал.

— Ах, да… завтра суббота, день отдыха, — с неприкрытым отвращением произнес Генерал, — почему бы вам с вашей супругой, товарищем Марией, не заглянуть к нам в гости? В Железнице… вы ведь знаете, где это, Железница?.. у меня небольшая дача. Прогуляемся на свежем воздухе, поболтаем, моя товарищ Наташа варит прекрасный украинский борщ.

— Благодарю за внимание, товарищ генерал, тронут вашим приглашением.

В полном смятении, почти в панике, Боян еле добрался до соседнего здания, в котором он работал, закрыл на ключ свою фотолабораторию и, никому не доложившись, улизнул из министерства. «Откуда ему известно имя жены? — лихорадочно думал он. — И с какой стати приглашать меня в гости?» Домой он вернулся в совершеннейшей прострации, его трясло. Он испытывал не страх, а нечто куда более сложное и всеобъемлющее. В его простую, выстроенную, как по линейке, жизнь впервые ворвалась неизвестность, коварная недосказанность, предвещавшая непредсказуемые последствия. Он зашел в ванную комнату — пропитавшийся влагой потолок осыпался, выкрашенные масляной краской стены местами потрескались, краска свернулась трубочкой, но здесь царил запах Марии, запах магической чистоты и ее лаборатории на парфюмерной фабрике «Арома». Он постоял с полчаса под душем, пока не почувствовал, что задыхается, потом вытерся, надел свой любимый спортивный костюм, включил телевизор и внимательно выслушал последние новости. Тодора Живкова действительно сняли на пленуме. Когда он увидел его на экране, брошенного всеми, потерянного и скованного громогласным, очевидным одиночеством, Боян испытал сочувствие (и только позже понял, что его расстроила собственная непонятная ситуация).

Наконец вернулась Мария. Пока она готовила на кухне ужин, чистила картошку, он все ей рассказал. Она часто-часто закивала головой, словно этим движением заикаясь от испуга, накапала ему универсальных капель Динкова для успокоения, смесь валерьянки, ментола и боярышника, и приготовила постель. Отопление еще не включили, холод простыней мешал ему думать. Он вспоминал каждое слово, каждый жест в сумраке того кабинета власти, полную бессмыслицу разговора, ничего не объяснявший монолог Генерала, гору папок на его массивном письменном столе, пустое место на стене от снятого портрета Тодора Живкова. Генерал просто вызвал его к себе. Но зачем? Боян ушел от него в полном неведении. Генерал пригласил его на дачу, погрузив в трясину полнейшего непонимания. Когда Мария прилегла с ним рядом, обняв и прижав к себе, отчаянье просто парализовало его.

— М-может, они хотят тебя повысить? — мучительно заикаясь, спросила она.

— Я фотограф, — ответил Боян. — Куда меня можно повысить?

— Сейчас время перемен… — испуганно шепнула она.

— Если бы речь шла о повышении, со мной разговаривал бы генерал Ковачев. Ты хоть представляешь, кто такой Генерал?

Мария провела рукой по его груди, но он настолько оцепенел, что сил на любовь не осталось. Уснуть они не могли, пошевелиться не смели — так и лежали, уставившись в потолок. Через час или два она сказала:

— Завтра не забыть бы купить цветы.

* * *

Генерал встретил их у калитки и попытался улыбнуться. На нем была короткая брезентовая куртка, изъеденный молью свитер грубой вязки и застиранные, потерявшие цвет шерстяные рейтузы. Боян вытаращился на него, раньше он видел Генерала только в надменном мундире, в ореоле всемогущества власти, поэтому сначала даже не узнал. В руках тот держал сапку, свежевскопанная грядка за его спиной дымилась паром на солнце, и Боян тогда подумал, что Генерал просто позвал его, чтобы вместе высадить лук, мелкие головки которого виднелись в полотняной торбочке у его ног.

— Заходите, заходите… это и есть ваша супруга Мария? — пригласил он, но сердечности в его голосе не чувствовалось.

Жена Генерала оказалась русской, белокожей пухленькой женщиной, пахнувшей духами «Подмосковные вечера». Она стояла в туфлях на каблучках; костюмчик пепельно-розового цвета, наверное, был сшит в Доме моды «Валентина», на руках резиновые перчатки, волосы мелкими кудряшками, крашеные в золотисто-желтый цвет. Ей с трудом можно было дать и пятьдесят, хоть на самом деле она уже разменяла седьмой десяток. Женщина искренне обрадовалась букету и набору кремов «Арома», подаренных Марией. Душевная оказалась женщина.

— Называйте меня просто Наташей, — демократично сказала она, — я учительница, преподаю литературу.

Им показалось это странным, потому что по-болгарски Наташа говорила с акцентом и с ошибками. «Сейчас мы гулять, потом Пётр сделает шашлык». Все расселись на веранде, и Генерал открыл бутылку грузинского коньяка — «для сугреву», как он выразился. Дача на поверку оказалась старым невзрачным сельским домиком с красной черепичной крышей, но все во дворе и рядом с домом было в идеальном порядке, надраено, как кавалерийские сапоги! Наверное, воды здесь не хватало, потому что под водосточными трубами были расставлены железные бочки. Дом стоял высоко, в самой удаленной части Железницы, за ним начиналась крутая поляна, поднимавшаяся к Черному пику. Девственный пейзаж вокруг — дикий, с ароматом осени и созревшей мушмулы, расцвеченный в желтое, коричневое и красное — походил на лисий хвост. Наташа приветливо объясняла, какое это «прекрасное местечко», как они варят здесь компоты из персиков и абрикосов и закатывают их в банки, а квашеная капуста «остается твердой до мая месяца», и вкус у нее совсем другой, чем в городе.

Генерал лишь рассеянно молча улыбался, но с тем ужасающим безразличием, которое вчера владело им в его собственном кабинете. Боян сразу же понял, что им просто нечего сказать друг другу, и снова спросил себя, что он здесь делает.

Наконец, двадцатиграммовые рюмочки опустели, и все они зашагали по крутой извилистой тропинке. Они с Генералом шли впереди, в десяти шагах за ними — женщины. Внезапно перед ними появилась табличка «Осторожно, медведи!» Боян представил себе, как на них выскакивает разъяренный медведь в проплешинах, а он выхватывает свой «Макаров» и спасает жизнь Генералу. И тут же устыдился, дав себе отчет, что рассвирепевший зверь пришел ему в голову, потому что он боится Генерала.

— Что вы думаете о перестройке, товарищ Тилев? — резко и неожиданно спросил он.

Боян смешался. Откуда ему было знать, что думал о перестройке сам Генерал? Предположил, что суетный и инфантильный демократизм Горбачева должен его раздражать, может, даже вызывать отвращение, но ведь он был солдатом и привык подчиняться.

— Когда у тебя есть дом, — начал издалека Боян, — просторный и надежный, хорошо время от времени распахивать окна, чтобы впустить в дом свет и воздух.

Генерал не отреагировал на его слова, взял сапку, оставленную им у тропинки, и оперся на нее, холодная улыбка не оживила его лица, она выражала только отстранение.

— В какой-то книге я прочитал, что мы постоянно сталкиваемся с Выбором, что ежесекундно выбираем одну возможность и отбрасываем другую. Если все люди будут слепо упорствовать в своем Выборе, наступит анархия. Следовательно, в обществе существуют судьбоносные вещи, по поводу которых кто-то должен принять решение вместо нас, сделать вместо нас выбор. Этим и определяется необходимость власти, — сказал он. — Вы следите за ходом моей мысли, товарищ Тилев?