Ненависть к тюльпанам - Ричард Лури Страница 31

— Тебе известны такие события, — сказал Уиллем, уставившись на свой стакан с джином и покачивая головой, — какие я не мог бы когда-нибудь вообразить! Например, как я дрался с Яном в парке за еврейские звёзды…

— А ты знаешь, я прочёл недавно книгу о немецкой оккупации — хорошую книгу, — так вот там сказано, что многим детям нравились эти звёзды, — они считали, что выглядят с ними красивее!

— А ты прочитал книгу Анны Франк, её дневник?

— Подожди! Ты сказал, что наша мать говорила с тобой обо мне, рассказывала про меня, но все истории, которые ты упомянул — про мыло, про жестянку из-под какао, про Кийса, — были те, которые я сам только что тебе сообщил! Как же поверить, что моя мать что-то говорила обо мне, если ты просто повторяешь мои собственные рассказы? Я хочу, чтобы ты вспомнил что-то другое, рассказанное ею!

Уиллем выглядел очень обеспокоенным, но трудно сказать: из-за того, что был пойман на лжи, или же от опасения не вспомнить по требованию что-то из её рассказов.

— Это было так давно… — начал он, глядя в сторону, — дай мне подумать. Я уверен, что-то вспомнится!

Чтобы дать ему время подумать, я поднялся и прошёл в спальню, где взял «Дневник» Анны Франк и очки. В книге было полно цветных бумажных закладок, отмечавших отдельные эпизоды, и на некоторых полосках были даже сделанные мною заметки.

Я выходил только на минутку, но Уиллем, казалось, был напуган моим возвращением.

— Ну как, удалось? — спросил я.

— Пока нет!

— Говорила ли наша мать что-нибудь о своём брате, нашем горячо любимом дяде Франсе? — спросил я без особого интереса, лишь желая расшевелить его память.

— Видишь ли, я не могу припомнить, чтобы она хоть когда-нибудь говорила о нём! Кажется, она упоминала, будто он отправился после войны в голландский Индокитай, но я не уверен в этом. А что тебе известно?

— Ничего. В сорок пятом он уехал пожить у своих друзей на юге Голландии, и больше о нём не слышали.

— Подожди, это напоминает мне… — встрепенулся Уиллем, садясь прямее на своём стуле.

Он проделал несколько мелких манипуляций со своими очками, пока не расположил их так, как требовалось. Вероятно, это была профессиональная привычка, какая бывает у парикмахера, приглаживающего волосы.

— Мы переехали из Канады в Орегон, а затем в Калифорнию. Нашей матери там понравилось. Она говорила, что очень полюбила Калифорнию, потому что там ничто не вызывало у неё воспоминаний о Голландии: ни климат, ни что-либо иное.

Однажды я пришёл домой из школы и нашёл её сидевшей у кухонного стола с чашкой кофе, из которой она изредка отпивала, глядя куда-то в пространство. Она выглядела так, будто плакала или может заплакать в любую минуту. Я положил руку ей на плечо и спросил — всё ли в порядке?

Она кивнула утвердительно, но наклоняла голову слишком быстро и слишком много раз.

Я понял, что она думает о Голландии и о войне, но вряд ли погода могла напомнить ей об этом: стоял очередной прекрасный калифорнийский день с безоблачным голубым небом, 35 градусов тепла. «Сегодня день рождения Йона, — сказала она, — и я вспоминала его! Какой он был смелый во время войны, зарабатывал деньги, добывал яйца… А я… я никогда не говорила ему, какой он смелый! Я только думала так, потому что его отец свирепел из-за него, считая, что Йона не следовало поощрять в его смелости, а то он опять совершит что-нибудь глупое и опасное! А хуже всего то, что я так и не сказала ему, что не виню его в смерти маленького Яна. Я никогда не сказала ему этих слов!» И тут она стала плакать.

* * *

Несколько секунд я ничего не говорил, делая долгий, медленный глоток джина.

— Ты, видимо, рассказал всё это, чтобы дать мне почувствовать себя хорошо! Это не то, что я хотел бы услышать. Мне хотелось бы услышать, что наша мать при тебе вспоминала про меня какие-то мелкие подробности, например, как однажды я принёс для неё из сгоревшего дома маленький голубой кувшин с белым крестом на нём; или как в другой раз мы шли вместе по площади Рембрандта, и кто-то из встречных купил для неё чашку настоящего кофе, потому что она была матерью Скорохода Йона. После этого она долго называла меня Скороход Йон. Если бы ты рассказал мне такие истории, я бы поверил, что они истинные. Но твои выдумки не смогут изменить моих чувств по поводу смерти Яна: я никогда не считал себя виновным! Ведь я сам чуть не умер, вот именно! И вообще, это не те истории, которые мне хотелось бы услышать!

— А ты думаешь, та история, что ты мне рассказал, такая, какую мне хотелось бы услышать?

— Моя история — правдивая! — сказал я. — А про те, что якобы рассказала тебе моя мать, можно подумать, что она говорила это, а может быть — и нет!

— А может, Франс вернулся из России с обеими ногами, а маленький Ян никогда не умирал?