Стыд - Виктор Строгальщиков Страница 31

— Неправда, — возразил Лузгин. — И среди нас есть люди, которым не страшно умереть.

— Согласен, есть, — сказал Гарибов. — Самые умные из вас на самом деле не боятся смерти. Потому что видят, что их жизнь не имеет смысла. Мы умираем с радостью — за веру. А вы? За что умираете вы?

— За родину, — сказал Лузгин. — Это важнее, чем вера.

Он сам не понял, почему и зачем произнес эту фразу.

— Какую родину? — поморщился Гарибов. — Разве место имеет значение? Разве имеют смысл границы, проведенные глупыми людьми? Мир един, и нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его. Когда восторжествует истина, в мире не станет границ.

— Ну да, — сказал Лузгин. — Что-то ваши богатые страны не слишком вас, бедных, пускают к себе. Аллах един для всех, а нефтедоллары у каждого свои.

— Не богохульствуй, ты, — погрозил ему пальцем Гарибов. — И среди нас есть народы, которых Америка сбила с пути. Я сказал: мы исправим ошибку. Да пребудет с нами мир… Ты хоть что-нибудь понял, скажи?

— Я стараюсь понять, — ответил Лузгин. — Вот вы говорите о вере, о спасении души, а сами грабите поезда.

— Ты осмелел, — сказал Гарибов, улыбаясь. — Ты глупый человек. Ты — трус, но не совсем. Но очень глупый. Ты говоришь: мы грабим поезда. А ты спроси: зачем? Зачем мне твой холодильник, твой телевизор, твой компьютер в моем кишлаке? Мы берем все это, чтобы продать в Самаре таким же жадным русским дуракам, как ты, и купить себе еды и оружия. Все, иди, ты мне не интересен.

— Спасибо за беседу, — сказал Лузгин.

— Убирайся, — повторил Гарибов.

— Я могу взять видеопленку?

— Забирай. Покажи ее там. Да откроются глаза неверных, да снизойдет на них свет истины.

Только сейчас Лузгин увидел, что все это время фотография с затертыми краями так и лежала на столе перед Гарибовым. Он хотел еще раз сказать человеку в черной шапке, что ему искренне жаль его погибшую семью, но чувствовал нутром, что делать этого не надо, и молча вышел следом за Махитом.

Толпа у крыльца рассеялась, лишь несколько мужчин с оружием остались возле знакомой Лузгину тележки, на которой Дякин с Махитом привозили на блокпост длинноствольный пулемет Узуна. Сейчас на тележке лежало что-то прикрытое нечистой мешковиной. У палисадника на корточках сидел Храмов, засунув кисти рук под мышки. И не было ни бронетранспортера, ни колоды.

— Вы очень рисковали, — сказал Махит. — Он мог бы запросто вас пристрелить.

— Он сумасшедший?

— Он святой, — сказал Махит. — А значит, сумасшедший. Он живет в другом мире, не в этом.

— Мне было страшно, — сознался Лузгин. — Таких людей я еще не встречал.

— Значит, вам везло, — вздохнул Махит и крикнул, — где же Дякин?

Ему ответили, что скоро подойдет.

— А можно вас спросить, Махит? — Лузгин поежился от ветра и посмотрел на скрюченного у забора Храмова.

— О чем?

— Что вы-то здесь делаете?

— Я здесь живу.

— И давно?

— Как сказать…

— Мне понятно. Вы здесь вроде Дякина, только с другой стороны?

— Не совсем так, — сказал Махит.

— Конечно, не совсем. Здесь вы хозяева сегодня. А потом, когда наши придут?

— Не говорите так, — сказал Махит. — Это опасно. Не советую.

— Но я же с вами говорю.

— Вот именно.

— Простите, Махит, — сказал Лузгин, — но я представлял вас другим человеком. Мне кажется, вы себя ведете так… лишь в силу обстоятельств. Что у вас общего с этими людьми? Вы же интеллигентный человек, в вас ощущается культура…

— В силу обстоятельств, — сказал Махит, — я пристрелю вас лично.

— Да ладно вам, — сказал Лузгин, и только лишь когда почувствовал во рту соленый привкус крови, понял, что Махит действительно ударил его тыльной стороной ладони по губам.

Люди с автоматами громко и весело что-то кричали Махиту, тот отмахнулся — не нуждался в одобрении. Храмов распрямил колени, смотрел куда-то через земляную площадь. Из проулка вышел Славка Дякин с тремя лопатами в обнимку.

— Вы пойдете с ними, — распорядился Махит. — Потом вернетесь. Дальше мы решим.

— Вы же сказали: я свободен.

— Делайте, что говорю.

Нет, уж лучше Гарибов, подумал Лузгин — с ним хотя бы все ясно, никаких иллюзий, — чем этот перевертыш, меняющий обличья, а потому даже более опасный, чем Гарибов, если разобраться. Вот он, Лузгин, доверился Махиту и получил наотмашь; губа уже распухла, он потрогал ее пальцем. Рот был полон соленой слюны, но нет, не станет он плеваться кровью у них на глазах, слишком много чести для бандитов.

Славка Дякин опустил лопаты лезвиями в землю и поманил ладонью Лузгина. Храмов сам уже шагал к тележке, засунув кулаки в карманы форменных штанов. Лузгин, не глядя на Махита, спустился с крыльца и только с полдороги различил не до конца прикрытые краем мешковины два сапога и пару армейских ботинок.

Он всегда боялся мертвых, и хотя возраст давно уже завел его в похоронную череду, что с годами шла и шла по нарастающей, он так и не привык к соседству с мертвыми, пусть даже и короткому, не говоря уже о том, чтобы коснуться. Однажды в пьяном виде на поминках он не без претензии на стиль формулировал кому-то сокровенную причину своих страхов: мол, опасаюсь заразиться смертью. Красиво было сказано, однако. И как всегда, когда красиво, то неправда.

— Я лопаты понесу, — сказал Дякин.

Впереди у тележки была тяга с перекладиной, сваренной из металлической трубы. Они с Храмовым впряглись, толкая перекладину руками от себя, но тележка била сзади по ногам, и пришлось перехватиться и тянуть одной рукой. Колеса громыхали и повизгивали, тележку встряхивало на неровностях побитого асфальта, и эта дрожь через трубу передавалась в руку. Дякин шел следом, взвалив лопаты на плечо, а следом за Дякиным шел человек с автоматом. Лузгин оглядывался часто, ему казалось, что от тряски Потехин и Елагин упадут.

Это уже слишком, сказал себе Лузгин, когда разглядывал человека с автоматом, это слишком по сценарию, так в жизни не бывает. Почему из всех бандитов с ними послали именно этого, с изрытым лицом; он только на него, на Лузгина, и смотрит, ищет повод. Но здесь, в деревне, он не станет, с него же спросят, почему без приказа, дисциплина у этих бандитов, по слухам, железная, никто Гарибова ослушаться не смеет, Гарибов подарил жизнь Храмову, а если Храмова не тронут, то не тронут и его, а Славку Дякина и вовсе, тяни спокойнее, не дергай, дыши поглубже, еще и половины не прошли, а ты весь мокрый, и капюшон надень, застудишь голову.

С каждым шагом они приближались к блокпосту, и Лузгину мерещилось, что он уже приметил осторожные движения в окопах, еще немного, и раздастся властный окрик, на дорогу выскочат солдаты с автоматами, скрутят руки изрытому, обнимут Лузгина, а он, дурак, идет себе с повязкой на левом рукаве, но ничего, он все им объяснит, он все расскажет, как умирали Потехин с Елагиным, и парни отомстят. О, как отомстят наши парни, хорошо бы Гарибова взяли живым, да только вряд ли: никого они живыми брать не будут, это ясно.