Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - Катрин Панколь Страница 31

И она опять начала все сначала, упорно и старательно. Словно рассказывала на уроке таблицу умножения.

«Двенадцатый век — это эпоха строительства соборов, больниц, университетов. Именно в двенадцатом веке начало развиваться образование. В растущих на глазах городах буржуа хотели, чтобы их дети умели читать и считать, при дворе принцев все больше требовалось профессиональных писцов, бухгалтеров, архивистов… Молодой человек благородного происхождения, а порой и девушка, должны были обучаться грамматике, риторике, логике, арифметике, геометрии, астрономии и музыке… Преподавание шло на латыни… Учителя набирали учеников, которые платили им зарплату. Чем лучше преподаватель, тем выше зарплата, и учителя оказались в условиях жестокой конкуренции — оплата по заслугам. Самые талантливые, как Пьер Абеляр, собирали толпы, а завистливые коллеги их ненавидели. Именно к двенадцатому веку относится пословица: «Господь создал учителей, а сатана — их коллег».

Она была готова к встрече и с учителями, и с их коллегами.

Выбрала скромную юбку-годе, прикрывающую щиколотки, собрала волосы под черной тугой повязкой. Ни в коем случае нельзя выглядеть милой дамой, нужно быть похожей на училку, на синий чулок… «Бог создал учителей, а сатана — их коллег…» Она не включила в список «Такую смиренную королеву». Ибо знала, что коллегам не понравилось, что она выкинула столь необычный номер и обрела бешеный успех. За ее спиной шептались, подтрунивали, книгу называли шутовской литературой… Некоторые кричали о вульгаризации науки. Тогда она перестала упоминать книгу. Слилась с обстановкой. Скользила незаметная, как мышка. Не позволяла себе сиять во всю мощь…

Из папки торчал краешек голубого альбома. Жозефина попыталась запихнуть его на место. Поскольку он не желал влезать, она вытащила его из общей кипы. Это была глава о цветах и их трактовке в Средние века. Значение цвета в убранстве дома, в свадебных церемониях и погребениях, в праздничных обедах, которые готовила хозяйка дома. «Открою наугад и почитаю, — подумала Жозефина. — Нет-нет! К чему это, я и так знаю его наизусть». Она все же открыла и попала на главу о радуге. «Ирис» на старофранцузском. От латинского iris, iridis, в свою очередь заимствованного из греческого: Iris, Iridos — это имя богини — посланницы богов, олицетворения радуги.

В смущении отложила альбом.

Может быть, Ирис в детстве сломали…

Идея постепенно оформилась в голове Жозефины, обросла подробностями из жизни. Так, может, в этом и кроется причина боли, которая, как она думала, досталась только ей одной? Ей казалось, что Ирис эта боль пощадила, обошла стороной.

А может, Ирис тоже попала под удар?

Может, сестра в конце концов поверила, что она — вещь, что с ней можно делать все что угодно, может, она изнывала от дикой радости, предлагая себя в дар мужчине, который… который жестоко с ней обращался. Привязывал ее. Отдавал ей приказы.

В своем дневнике она рассказывает об этой странной радости, необъяснимом наслаждении. Рассказывает о днях и ночах, когда она превращалась в сломанную игрушку… искалеченную куклу…

«Но тогда, выходит, Ирис тоже?.. Ирис — так же, как и я?..

Обе искалечены».

Она попыталась прогнать эту мысль.

Нет-нет! Ирис не была искалечена. Ирис была вполне уверена в себе. Ирис была потрясающая, сильная, красивая. Это она, Жозефина, младшая, забитая и скромная, краснела до ушей от каждого пустяка, постоянно боялась кого-то потревожить, кому-то помешать, показаться уродливой, попасть впросак.

Но только не Ирис.

Жозефина закрыла дверь.

Достала билет на метро из маленького оранжевого бархатного кошелька, который ей подарила Зоэ.

Села в поезд.

Под мышкой она держала семикилограммовый пакет с диссертацией.

Но голосок не умолкал. Значит, они обе искалечены, сломлены в детстве одной и той же матерью — Анриеттой Гробз, вдовой Плиссонье.

Она пересела на остановке «Площадь Этуаль» на шестую линию в направлении «Дворца Наций».

Посмотрела на часы и…

Обнаружила, что не опаздывает.

Председатель комиссии — ее научный руководитель. А другие члены комиссии… она всех их знала. Коллеги, сами уже остепененные, считали ее вертихвосткой и шептались за ее спиной. К тому же женщина. Они перемигивались и ухмылялись — экая цаца. Для того чтобы поднять свой авторитет в глазах собеседника, они так и сыпали своими чинами, регалиями и связями: «во время моей юбилейной лекции в Коллеж де Франс…», «возвращаясь с виллы Медичи…», «когда я был на улице Ульм… [20]», «мои семинары в Каза де Веласкес…». Им необходимо было подчеркнуть, что они не абы кто.

Правда, был еще Джузеппе.

Эрудированный обаятельный итальянец, который приглашал ее на конференции в Турин, во Флоренцию, в Милан, в Падую. Он подбодрил ее взглядом, и ей стало легче. «Жозефина, bellissima! Ти боисси, о почьему, нье боиссь, я же здьесь, Жозефина…»

«Смелей, детка, вперед, — подумала Жозефина, — сегодня вечером все закончится. Сегодня ты все узнаешь… Так всегда было, это твоя жизнь — изучать, работать, сдавать экзамены. Так что не раздувай из этого целую историю. Расправь плечи и ступай навстречу комиссии с улыбкой на губах».

На стенах метро реклама прославляла рождественские подарки.

Золотые звезды, волшебные палочки, Санта-Клаусы, белые бороды, красные колпаки, снег, игрушки, видеоприставки, CD и DVD, фейерверки и петарды, елки, куклы с голубыми глазами.

Анриетта превратила Ирис в куклу. Холила, лелеяла, наряжала. «Вы видели мою дочь? Она такая красивая! Нет, ну чудо как хороша! Одни глаза чего стоят! А обратили внимание, какие у нее длинные ресницы? Заметили, как они загибаются на концах?»

Она выставляла ее, поворачивала так и сяк, поправляла складку на платье, прядь волос. Анриетта обращалась с Ирис как с куклой, но не любила ее.

«Да, но… ведь именно ее спасла Анриетта из бурлящих волн в Ландах… [21]Ее, не меня! Спасла, как спасают сумку с деньгами и документами во время пожара. Как трофей, выигрышный билет». Короткая фраза, услышанная по радио, обрастала деталями, и Жозефина слушала внутренний голос…

Она слушала, сидя в вагоне метро.

Слушала, когда заходила в университет, когда искала свою аудиторию.

Словно две музыки звучали в ее голове наперебой — короткая фраза, из которой выросла целая история, и двенадцатый век, который развертывался во всю силу, чтобы крепко встать на ноги и быть готовым к отпору, когда настанет час экзамена и посыплются вопросы.

Нужно начать с «биобиблиографии», объяснить, с чего она начала, как работала. А потом ответить на вопросы каждого из коллег.