Языческий алтарь - Жан-Пьер Милованофф Страница 31

Эфраим извлек из чехла бинокль, подробно изучил волшебную картину и обнаружил на фоне зелени молодую женщину в белых рейтузах и желтой куртке, выгуливавшую на манеже лошадь. Он покрутил колесико четкости и залюбовался гарцующей всадницей, в которой усмотрел сходство с Телонией.

Однако корабль делал пятнадцать узлов в час, и замок растаял вдали. Эфраим положил бинокль на грудь и закрыл глаза. Меня ждет фронт, думал он, возможно, через несколько дней меня убьют, а эта женщина ничего про меня не узнает. Для нее война – абстракция, невидимое облако, а реальность – дрожь конских боков, сжатых ее коленями, живой запах конской гривы и пота, стук копыт по сухой или мокрой земле. Возможно, реально для нее и лицо любимого, с которым она скоро встретится, – местного джентльмена, которого она обожает с раннего детства и который скоро станет для нее такой же реальностью, как эта лошадь, если только облако не приблизится и если война, перестав быть абстракцией, не отнимет у нее жениха.

Видение окончательно пропало из иллюминатора. Корабль плыл мимо темно-зеленых песчаных равнин, доходивших до самой воды. Потом от берега пришлось отойти, чтобы не сесть на мель. Следующей ночью, заступив на вахту, Эфраим вспомнил наездницу на манеже, не сразу поняв – а возможно, и сразу! – что наделяет ее чертами лица, глазами, живостью Элианы.

Заря еще только занималась, когда конвой, беспрестанно помигивая бортовыми огнями, сбавил ход при подходе к Скапа-Флоу. Впервые в истории французские суда пригласили на самый секретный рейд Британской империи. Сотня кораблей на якорях, вымпел флота метрополии. Трепет флагов на солнце. Сверкающие борта и башни, оживление на всех палубах, ощущение мощи и воодушевления при виде грозных крейсеров и миноносцев. Невзирая на частые тревоги, о которых свидетельствовали красные флажки на мачтах всех судов, прибывшие улавливали атмосферу радости. Дело было, видимо, в весне, сосредоточении огромной энергии на столь малом пространстве, в молодости моряков, лица которых выражали уверенность в своих правах и в скорой победе их страны.

Стоянка длилась три дня, но сходить на берег было запрещено. На рассвете четвертого дня на борт поднялись и приступили к маневрированию английские рулевые. Сдержанные или возбужденные, но неизменно вежливые, сочетающие беспечность денди с точностью бухгалтеров, они оставались изящной загадкой для французов, которым не нравилось это сочетание противоположных качеств. Эфраим подружился с одним из них, по имени Малком, разделявшим его пристрастие к поэзии Катулла и познакомившим его с Йитсом и Томасом Харди.

Переход через Гебридское море оказался нелегким. Под рев ветра на палубу обрушивались тяжкие валы. Пришлось накрыть пулеметы брезентом и надеть липкие плащи, от которых мокли колени. Многие воины, способные не отступать под пулями, что они вскоре доказали, оказались бессильны перед качкой и вопреки своей воле расставались со съеденным. Бенито спасался от больных из своей каюты в корабельных коридорах и в обществе Малкома, восхищавшего его своей лаконичностью. Теперь в бинокль можно было разглядывать только лоскутья серых облаков, чаек, черные базальтовые скалы, сверкающие влагой и восстающие из океана, как окаменевшие волны.

В честь перехода через Полярный круг днем 26 апреля кричали по традиции «ура!» и поднимали тосты. Эфраим, никогда не имевший пристрастия к выпивке, тайно поднял свою карфагенскую чашу за здоровье старика Армана и за будущее Элианы. Как представлял он это будущее? Честно говоря, никак.

Следуя в кильватере английского минного тральщика, конвой направлялся к архипелагу Лофотен, а это означало, что высадка произойдет в высоких широтах, вблизи Нарвика, а то и еще севернее. Теперь в главное событие превратились непрекращающиеся метаморфозы света. Вечером красное солнце исчезало за горизонтом, чтобы снова выползти спустя несколько часов, но ночь за это время так и не успевала наступить. Эта причуда природы всем действовала на нервы: никто не желал отправляться спать при свете дня, а свет этот отказывался меркнуть.

В последний вечер долгого полярного плавания Эфраим, отстояв двухчасовую вахту, растянулся на койке и увидел сон, будто они с Бьенвеню шагают по незнакомым местам. Ни деревца, ни живой твари, ни жилья. Ни малейшего признака жизни. Безжизненная земля из романов о рыцарях Круглого стола, которые Маленький Жан брал в библиотеке кюре. По прихоти сна, нисколько не смущающей спящего, у старика была борода медового цвета, как у царя древности или раннего средневековья. На плечах у него белела накидка с красной оторочкой, в руке вместо скипетра он держал раскаленный докрасна ружейный ствол.

– Куда мы идем? – спросил Маленький Жан.

– В страну диких гусей, – ответил Бьенвеню. – Туда, где мы так хорошо жили вдвоем, прежде чем…

– Прежде чем что?

– Ты еще спрашиваешь? Забыл, что ты сделал?

– Что вы хотите сказать?

– А лицо Телонии?

Эфраим открыл глаза и посмотрел в иллюминатор, не зная, действительно ли проснулся, или сон продолжается, только по-другому. Конвой шел вдоль гористого, сильно изрезанного берега. Хрустальный свет падал на море и на заснеженные вершины, под которыми, в глубокой бездне, змеились берега. «Президент Думер» сбавил ход, скалы приблизились. Скоро теплоход бросит якорь у устья узкой глубокой бухты, и солдаты перейдут на маленькие норвежские рыболовецкие суда. Застегивая вещмешок, Эфраим вспомнил, как впервые записал в свой ученический блокнот слово «фьорд», произнести которое он тогда не умел.