Соперницы - Нагаи Кафу Страница 31

Как актер, воспитанный в семье Сэгава, Исси по сей день исполнял в театре лишь женские роли. Одно время в газетах и журналах разгорелись споры о том, что женские роли должны исполнять женщины и что актеры-мужчины в женских ролях — варварский пережиток эпохи Эдо, что обычай возник в то время из-за запрета женщинам появляться на сцене театра Кабуки. Тогда Сэгаве почему-то стало неприятно выступать в женском амплуа оннагатпа, и он частенько заводил споры со своим старомодным отцом. Он подумывал вовсе оставить актерскую профессию, а может быть, вступить в труппу артистов нового театра или даже попробовать уехать в Европу. Однако все это были лишь минутные приступы пустого тщеславия, соблазны, порожденные газетной шумихой. Когда в обществе улеглись дискуссии о театре, Исси невольно обо всем этом забыл и каждый месяц был занят в спектаклях то там, то здесь — разумеется, в женских ролях, к которым его готовили с детства. Нельзя сказать, чтобы он особенно изнурял себя работой, но по мере накопления сценического опыта публика стала воспринимать его как большого артиста, и сам он как-то незаметно проникся этим ощущением. А тут как раз спала мода на актрис, которая какое-то время будоражила общество, и послышались суждения о том, что для японского театра необходимо исполнение женских ролей мужчинами. Сэгава, опять-таки без всяких оснований, почувствовал себя увереннее и стал вдруг придавать своему амплуа гораздо больше значения, чем оно заслуживало. Естественно, что театральной администрации он доставлял много хлопот своими претензиями при распределении ролей.

— Ба, Сэгава-сан, откуда это вы возвращаетесь? — окликнул актера при входе в трамвай сидевший в уголке человек лет тридцати. Видом он напоминал студента — в очках и в японских шароварах хакама из саржи. Человек приветствовал Сэгаву, слегка приподняв свою коричневую фетровую шляпу.

— О, да это господин Ямаи! А вы, конечно, возвращаетесь из увеселительных заведений квартала Ёсивара? — со смехом ответил Сэгава и присел рядышком, поскольку там как раз было свободное место.

— Ну, если это сразу видно, тогда совсем хорошо! Ха-ха-ха! С завтрашнего дня у вас, кажется, начинается сезон в театре «Синтомидза»?

— Милости прошу посетить…

— Наведаюсь непременно.

У Ямаи под пальто-крылаткой было несколько журналов, один он достал:

— Я вам еще не посылал, но вот… Это и есть тот журнал, о котором мы когда-то говорили. — Достав из недр крылатки записную книжку, Ямаи внес в неё адрес Сэгавы.

Ямаи был из так называемых «новых писателей» и не имел ни псевдонима, ни литературного прозвища. Все знали его под настоящим именем — Ямаи Канамэ. Но сути дела, после окончания средней школы он никогда и ничему специально не учился, но, от рождения обладая определенными способностями, еще со школьной скамьи писал для молодежных журналов японские пятистишия и стихи нового типа, напоминающие европейские. Очень скоро он запомнил кое-какие философские и эстетические термины и стал с видом специалиста в соответствующих областях рассуждать о проблемах искусства и человеческого бытия.

После окончания школы он вместе с несколькими товарищами обманул одного глупого сынка именитых родителей и выманил у того деньги на издание нового литературного журнала. Занимаясь делами этого журнала, он публиковал там не только свои стихи, но и многочисленные пьесы, повести — все, что угодно. Так продолжалось три или четыре года, и неожиданно к нему пришла слава беллетриста.

Амбиции Ямаи распространялись и на театр. Умело используя завоеванную славу литератора, он создал труппу, набрал туда актрис, сам тоже выступил в качестве актера, и они дали несколько представлений переводных западных пьес. Однако газетчики разоблачили его скандальную интрижку с одной из артисток и неуплату по счетам: владельцу театра, изготовителям париков, костюмерам, бутафорам… В результате театральный люд стал избегать Ямаи. Лишившись поддержки, он вынужден был бросить свое начинание и вернуться к прежней деятельности, литературной.

Хотя господину Ямаи уже исполнился тридцать один год, у него, как у двадцатилетнего студента, не было ни дома, ни жены. Он кочевал по пансионам, ел и спал в долг где придется — словом, жизнь вел богемную. Даже вопрос о том, что станется с ним в будущем, который при виде Ямаи невольно приходил в голову посторонним, сам он со спокойной душой игнорировал.

Ямаи жульничал и не возвращал долги не только в пансионах. Если в издательстве ему давали за рукопись аванс, то он либо вовсе не писал обещанной книги, либо после её публикации тут же нес рукопись в другое издательство продавать вторично. Частенько он злоупотреблял дружбой и, чтобы увеличить объем издаваемой под собственным именем книги, без спроса вставлял туда что-нибудь из написанного знакомыми. Он жульничал в европейских ресторанах, табачных лавках, портняжных мастерских, а уж в чайных домах и вовсе надувал всех как мог — и в Симбаси, и в Акасака, и в Ёситё, и в Янагибаси, и даже в Яманотэ. При этом обманутые им гейши и служанки чайных домов никогда не требовали от него возвращения долгов, даже если лицом к лицу сталкивались с господином Ямаи в театре. В этом случае они, наоборот, старались поскорее скрыться, опасаясь, что стоит им по оплошности раскрыть рот, как будет еще хуже: он снова явится и снова обманет. Кто уж пустил прозвище — неизвестно, но потихоньку все звали господина Ямаи «господином-всегда-сплутую» — Идзумо Таосю. Слова «всегда сплутую», которые звучат как «ицумо таосу», переделали на манер псевдонима, приличествующего автору пьес.

Однако же, хоть и говорится, что мир тесен, он все еще достаточно велик. И хотя мир наш кажется жестоким, в нем по-прежнему есть место великодушию. Даже среди гейш и актеров кое-кто продолжал не замечать, каким опасным и вероломным человеком был Ямаи. И раз, и два пав жертвой обмана, они принимали это с благодушием, мол, что поделаешь с этими художниками и писателями… А кое-кто еще и жалел обманщика! Кроме того, были люди определенного типа, которые все о нем знали и втайне относились к нему настороженно, однако искали знакомства с такими вот низкими субъектами. Они находили для себя интерес в грязных россказнях Ямаи, поскольку сами подобных вещей никогда не посмели бы вымолвить. Подобные люди, и среди них Сэгава Исси, держали Ямаи за шута, поили и угощали его.

Не успел Ямаи встретиться с Сэгавой, как тут же продал ему копию журнала «Венус» с голой женщиной на обложке. Сэгава пришел от этого в игривое настроение:

— Ямаи-сан, не появилось ли в последнее время в кино чего-нибудь особенного, интересного? Не будет ли, как в тот раз, особых просмотров «только для членов клуба»?

— Просмотр будет. Только в этот раз не я его организую.

Словно что-то вдруг припомнив, Ямаи заглянул Сэгаве в лицо:

— Вы ведь знаете, наверное, сына владельцев «Китайского мисканта», дома гейш в Симбаси? Вот он и есть организатор.

— Сын владельцев «Китайского мисканта»? Нет, я его не знаю. Я знал другого их сына, который несколько лет назад умер, — Итикаву Райсити. А что, еще были сыновья?

— Я говорю про младшего брата Райсити. Он самый настоящий законный наследник «Китайского мисканта», но говорят, что отец уже давно лишил его крова и прав состояния. Он еще молод, ему двадцать два или двадцать три года. Но это истинный гений порока. Куда уж до него таким, как я! Ямаи принялся подробно рассказывать о младшем сыне старика Годзана.