Песни мертвых детей - Тоби Литт Страница 31

— А! — выдохнул Пол, отпрянув. — Это женщина!

— Мне почудилось, будто ты говорил, что мертвецы не бывают мужчинами или женщинами, довольно сказал я.

То место, где находился бы пенис мертвой женщины, будь она мертвым мужчиной, было почти таким же безволосым, как и грудь. И хотя теперь мы видели мертвеца целиком, все равно было непонятно, женщина это или мужчина. Я ткнул пальцем правую грудь. Она была холодной, как цыпленок, размораживающийся на подносе на кухонном столе. Но никакого сопротивления я не почувствовал. Палец словно погрузился в мертвеца.

Пол чуть отступил и прочел на бирке имя — имя мертвой женщины. Я его забыл: то ли Маргарет, то ли Марджори, то ли Мод — одно из тех имен-динозавров, которые сейчас почти вымерли.

Тогда я потрогал ее между ногами.

— Что ты делаешь? — зашипел Питер и быстро отвернулся. Младенец.

— Мне нужно убедиться, — сказал я.

— В чем убедиться? — спросил он.

Я раздвинул две кожные складки.

— Конечно, это женщина. И после смерти эта штука внутрь не втягивается.

Я внимательно все осмотрел, но ничего особенно интересного не увидел.

Теперь выбор был за Полом. Он должен был коснуться тела. Он не мог позволить мне стать единственным, кто совершил нечто важное.

Пол осторожно вытянул указательный палец и легонько ткнул в жирноватый бок.

Я схватил его за запястье и как можно глубже вдавил его руку в проседающую мертвую плоть.

Пол попытался вырваться, но я держал и держал.

Наконец я его отпустил, он смотрел на то место на теле женщины, которое только что трогал.

— Здесь останется отпечаток руки, — сказал я. — Твои отпечатки пальцев здесь повсюду.

— А твои? — возразил Пол. — Твои тоже, и в местах похуже.

— А мне плевать, — сказал я, и это было правдой.

Питер попятился. Он знал, что сейчас произойдет.

Пол сказал:

— Питер тоже должен оставить на ней свои отпечатки.

— Нет. — Питер еще попятился. — Нет, я не буду.

Пол схватил его, прежде чем тот сумел улизнуть. Я поднырнул под полкой с мертвецом и схватил Питера за другую руку.

— Не ори, — прошептал я. — Или нас застукают.

Мы с Полом подтащили Питера к мертвой женщине. Он яростно вырывался, но мы с Полом вместе были намного сильнее. Он кусал губы и тяжело сопел, изо всех сил стараясь не закричать.

— На счет «три», — тихо сказал я Полу. — Раз… два…

Мы разом прижали руки Питера к холодному, белому, мягкому, пухлому телу мертвой старухи. Он взвизгнул, словно собака, которой дали неожиданного пинка.

Несколько секунд мы прижимали его к мертвецу, а потом отпустили. К нашему изумлению, Питер не шелохнулся. Его руки продолжали прижиматься к мертвому телу.

— Я больше не боюсь, — сказал он. — Ведь это всего лишь мертвец.

Голос его дрожал, но мы ему поверили.

Питер взял левую руку старухи, приподнял ее и уронил обратно на нержавеющую сталь.

— Проснись! Проснись! — произнес он вполне спокойно.

Не желая, чтобы меня кто-то переплюнул, я снова подошел к изголовью и выдернул клочковатый пучок волос. Он выдернулся поразительно легко, словно и не держался в голове.

— Зачем ты это сделал? — спросил Пол.

— Экспериментирую, — сказал я.

Пол мотнул головой:

— Вон мусорное ведро.

— Нет, — сказал я. — У меня есть идея получше. Я принялся запихивать волосы ей между ног.

— Найдут, — сказал Пол. — Они ее вскроют и найдут.

— Это всего лишь волосы, — возразил я. — У людей везде растут волосы.

— Только не внутри, — сказал Питер.

Я накрутил седые волосины на пальцы, подошел к мусорному ведру рядом с одной из раковин и выбросил.

Едва я повернулся спиной, остальные двое зашептались. Я услышал шорох клеенки: они поспешно натягивали ее на мертвеца.

— Это правильно, — сказал я громко, намеренно заставив их подпрыгнуть. — С этим мертвяком мне надоело. Давайте другого.

— Нет, — сказал Пол. — Думаю, нам надо идти.

— Да, — согласился Питер. — Пока нас не заловили.

— Давайте поищем девчонку, — предложил я.

Первые два ящика оказались пустыми. В третьем лежала еще одна старуха, в точности как первая, единственное отличие заключалось в том, что у этой был впалый рот (искусственные зубы). Четвертый ящик был пуст. Пятый оказался гораздо интереснее: там лежал молодой парень. В отличие от остальных мертвецов кожа у него не была такой неестественно белой. Она была черной, малиновой и серо-буро-зеленой. Этот мертвец явно умер насильственной смертью. Нос был разбит, а когда я дотронулся до черепа, то он оказался на ощупь мягким и податливым. Лицо было исполосовано вдоль и поперек, а через грудь наискось тянулся узкий черноватый синяк

— Автокатастрофа, — сказал я с авторитетом судмедэксперта.

Питер посмотрел на меня.

— Как и родители Мэтью, — сказал он.

Я задвинул пятый ящик, затем выдвинул шестой и откинул простыню.

Шестым мертвецом был Мэтью.

Но нам понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать этот чрезвычайный факт.

Поначалу мы просто были потрясены, обнаружив кого-то столь юного и столь мертвого. Жизнь окончилась тогда, когда, как мы считали, она только начиналась. Этот мертвец был молод — как мы.

Только увидев светлые волосы, слегка распухшую голову, переливчато-крапчатую кожу, мы поняли, кто это.

— Это ведь он? — спросил Питер неуверенно.

— Думаю, что да, — сказал Пол.

Я сдернул простыню и сбросил ее на пол.

Все мы видели Мэтью обнаженным, но никогда неподвижным, никогда лежащим. А это меняло дело. Мы вместе принимали ванну, переодевались в одной кабинке рядом с бассейном, раздевались перед сном друг у друга дома. Но сейчас все было совсем иначе. Мэтью лежал — одновременно хорошо знакомый нам человек и некто совершенно чужой. Лицевые мышцы расслаблены — казалось, он слегка, про себя, улыбается. На предплечьях виднелись маленькие красные точки — в тех местах, куда быстро втыкали и откуда медленно вытыкали иглы, с помощью которых пытались спасти ему жизнь. Мэтью-мертвец был каким-то призрачным. Мы понимали, что его вес никуда не делся, но нам чудилось, будто он парит над стальной полкой, а не лежит на ней. Волосы Мэтью остались светлыми и блестящими, но кожа изменилась. Будто это не кожа вовсе, а некое совсем другое вещество: мрамор, или фруктовое мороженое, или лед. Мы понимали, что Мэтью вот он, перед нами, но все равно хотелось наклониться к нему поближе, прикоснуться: чтобы доказать его присутствие, но вместе с тем мы боялись этого подтверждения — и потому не наклонялись, не прикасались. Мэтью выглядел очень красивым, хотя в то время мы ни за что на свете не позволили бы себе произнести это слово. Мы бы скорее сказали — счастливым, или спокойным, или мертвым. Однако мертвость Мэтью разительно отличалась от мертвости старухи: это была очень живая мертвость, а не абсолютно мертвая мертвость, как у старухи. Мы вглядывались в Мэтью-мертвеца и видели в нем самих себя — в точности как если бы смотрели на любого мертвого из нас и видели себя. Это была не просто смерть Мэтью, это была смерть Команды. Но будет новая Команда, я в этом не сомневался. Правда, совсем другая Команда. Она вырастет вот на этом, на одной-единственной вещи: на мертвом Мэтью, вокруг которого стоим живые мы.