Комплекс Ди - Дай Сы-цзе Страница 31

В первый раз Мо видел Гору Старой Луны в слезах, еще когда они оба учились в Сычуаньском университете. В тот год стояла суровая зима, в конце ноября несколько дней подряд шел снег – большая редкость для этого города на юго-западе страны. Как-то вечером Мо пошел к профессору Ли, который читал у них курс по драматургии Шекспира и числил Мо в любимых учениках. В большой гостиной профессора был адский холод, тепло было только в кабинете (комнатушке в пять квадратных метров, с пола до потолка уставленной книгами), где стояла жаровня с горячими углями, там они и устроились для беседы – болтали как два приятеля, обо всем и ни о чем. Мо принес свой последний перевод, профессор нацепил очки с веревочкой вместо отломившейся дужки и стал придирчиво читать, сверяя каждое слово с оригиналом. В это время кто-то постучал в дверь. Профессор Ли перешел из кабинета в гостиную, туда же, как увидел Мо, вошла Гора Старой Луны. Он очень удивился: она никогда не интересовалась английским языком, не говоря уж о Шекспире. Девушка была не похожа на себя: бледная, глаза опухли. Стояла с замученным, несчастным видом и даже не отозвалась, когда профессор поздоровался с ней. Только подошла нетвердым шагом к стоявшему посреди комнаты столу, опустилась на стул с плетеной ротанговой спинкой и, уронив голову на руки, разрыдалась. Мо со своего места видел только рассыпавшиеся по плечам и мелко трясущиеся длинные волосы, при каждом новом рыдании по ним пробегала крупная волна. Он нервно ходил взад-вперед по крохотному кабинету и никак не мог решить, надо ему показаться или нет. Профессор Ли заговорил, но как-то странно: куда девались уверенность и звучность его хорошо поставленного голоса, обычно без усилия покрывавшего большую университетскую аудиторию? Тоном провинившегося школьника он просил прощения за своего сына (студента филфака, высокого, видного юношу, отъявленного донжуана, кумира девушек и героя их снов). Гостья по-прежнему молчала. Профессор называл сына скотиной, гнусным, бессовестным негодяем, которому нельзя верить, и т. д. Мо подошел к окну и увидел свое изображение в матовом стекле: расстроенное лицо, текущие по щекам слезы. Между тем огонь, уютно потрескивавший в жаровне, погас. Мо попробовал разжечь его: подбросил угля и стал дуть в дверцу. Поднялось облако золы, забившей ему рот и нос. Дым вырвался наружу, проник в гостиную. Профессор бросился на помощь, Мо же, наоборот, кашляя, выскочил из кабинета. Неожиданный шум испугал Гору Старой Луны. Она встрепенулась и удивленно глядела на явление Мо в клубах дыма. Трудно сказать, кто из них испытывал большую неловкость: она, оттого что ее застигли в таком состоянии, или он, оттого что в таком состоянии ее увидел. Он попытался вытереть лицо рукавом, но только размазал сажу и стал похож на клоуна из китайской оперы; пробормотал что-то невнятное в свое извинение. Она уже не плакала. Мо взял стул, хотел сесть рядом с ней, но, сам не зная, как это получилось, опустился на колени. «Не думай о нем больше, забудь его», – умолял он девушку. Она кивнула и положила руки на плечи Мо, вернее всего, чтобы заставить его встать. Но Мо почудилось, что она готова довериться ему. «Гора Старой Луны, дорогая моя! – хотел он ей сказать. – Я неказистый, неинтересный, бедный, близорукий, маленького роста, но гордый, и я отдам тебе все, всю свою жизнь, до последнего дыхания». Однако от волнения не мог выжать из себя ни слова. Он поднял голову. Вот, совсем рядом, ее грудь, в которой бьется страдающее сердце. Он осмелился начать и уже произнес ее имя, но она нагнулась, стараясь поднять его с колен. «Встань, а то он увидит!» – сказала она, хотела прибавить что-то еще, но замолчала, чтобы не расплакаться. Однако не сдержалась – слезы потекли из ее глаз по щекам и по губам. Мо хотел утереть их ладонью, но рука его была черная, вся в угольной пыли. Тогда, поддавшись порыву, он поцеловал ее в губы. Это был не столько поцелуй, сколько легкое, невинное прикосновение. Он ощутил горечь ее слез. Девушка отстранилась, и он тотчас поднялся. Она замерла, устремив на Мо взгляд опухших глаз, но при этом не видела его, и он это знал. Она была похожа на больную, ждущую своей очереди в приемном покое больницы, среди других, чужих людей. Наконец она встала, сказала «До свиданья» воюющему в кабинете с дымом профессору Ли и легким шагом вышла из комнаты.

Теперь, спустя двадцать лет, шагая по городу в костюме служащей погребального бюро, Мо вспоминал об этом поцелуе, своем первом поцелуе, нежном и страстном, приправленном солеными слезами. Гора Старой Луны, страшно бледная, была в стеганой куртке из черного бархата, черных брюках и ботинках и приковывающем глаз белоснежном свитере. Тот ноябрьский день остался для него памятной датой, тайным праздником, который он торжественно и в трогательном одиночестве отмечал каждый год, неизменно надевая давно превратившийся в лохмотья фиолетовый плащ и залоснившуюся шляпу, которые были на нем в Великий Час. (Настало время открыть секрет нашего психоаналитика: говоря попросту, он до сих пор оставался девственником, мало того, не жаждал приобрести недостающий опыт, – это бросалось в глаза каждому, кто видел его в женском обществе.) Каждый ноябрь, где бы он ни был, в Китае или в Париже, нищенские обноски, с которыми связаны его самые драгоценные воспоминания, пробуждали в нем романтический восторг.

Моросил мелкий дождь. Вода скапливалась на листьях деревьев и холодными каплями падала на костюм и на голову Мо. Он пожалел, что у этого комбинезона, в отличие от лыжного, нет капюшона. Его догнало и притормозило у тротуара, ожидая сигнала, такси. Но Мо не стал его останавливать. Не нужно ему такси. Он уже нашел дорогу по верному признаку: за рядом еле различимых в тумане величественных платанов вдруг замаячил сортир, бывшее прибежище геев, с неоновыми буквами WC на крыше. Движимый любопытством историка, Мо свернул и заглянул внутрь. Ему казалось, что он в сказке. Теперь заведение охранялось унылым старцем с мешками под глазами, в спецовке, похожей на комбинезон Мо. Он сидел за стеклянным окошком, под слабой лампочкой, весь какой-то прозрачно-призрачный. «Вход – два юаня», – проговорил он тоном музейного сторожа.

Проходя мимо конфетной фабрики, Мо достал из кармана мобильный телефон, но только с досадой и неприязнью посмотрел на этот светящийся аппаратик – звонить-то некому. Единственным человеком, с кем ему хотелось бы говорить, была Гора Старой Луны, а она в тюремной камере. Он подумал о своем французском аналитике Мишеле. С учетом разницы во времени, тот должен уже проснуться. Мо укрылся под буковым деревом, чьи листья трепетали, как его сердце, а вершина волновалась, как его душа, и набрал номер. Гудки, щелчок и далекий голос его наставника произнес: «Да». Холодное, равнодушное, бесстрастное «да». Слишком часто Мишеля донимают звонками взвинченные пациенты, и у него выработалась привычка: снимая трубку, он холодно говорит «да» и ждет натиска. У Мо сразу пропало желание говорить с ним, и он прервал связь, даже не поздоровавшись. Но через несколько секунд телефон зазвонил в кармане.

– Простите, Мишель, – смущенно пробормотал он, – не хотелось вас беспокоить, но я влип в жуткую историю.

– Где ты, Мо? Ты с ума сошел? На каком языке ты со мной говоришь?

Голос Бальзамировщицы! Как же он мог начисто забыть о ней?! Мо стал горячо извиняться и сказал, что немедленно к ней зайдет.