Индия глазами русского Шивы - Наталья Лайдинен Страница 31

Утром началось наше знакомство с деревушкой Маланой. От разных бывалых людей мне доводилось слышать, что здесь сохранились полуиндийские-полугреческие обычаи. Дина тоже об этом от меня слышала и ожидала увидеть благородных светлокожих индусов с греческими носами. Оказалось: полная туфта! В замурзанной донельзя кафешке мы пообщались с несколькими местными, из тех, кто говорил по-английски. Выглядели они как вполне обычные индусы. Смеясь, они рассказали нам о том, что об Александре Великом и его воинах узнали от туристов. И теперь стараются всячески поддерживать этот миф. На нескольких домах даже существуют барельефы воинов, одетых в кольчуги. Больше туристов – больше прибыли!

А вот некоторые кастовые обычаи в Малане сохранились превосходно: хозяин гестхауса предупредил нас, чтобы мы не трогали вообще ничего в деревне без разрешения местных жителей. Самыми сакральными объектами являются камни, которым поклоняются жители Маланы. Они разбросаны повсюду. Тронешь – и минимальный штраф в двести рупий обеспечен. А уж криков точно не оберешься.

– Здесь до сих пор говорят на языке ракшасов! – таинственно сказал хозяин и многозначительно подмигнул.

– Что это означает?

– Другие жители долины нас понимают с трудом! Язык необычный, редкий.

– А еще я слышал, жители вашей деревни никогда не моются! – сказал Раймо.

– А еще могут жениться столько раз, сколько денег хватит! – жизнерадостно улыбаясь, подхватил наш новый индийский знакомый.

Мы так и не узнали, подшучивает он над нами или нет. Вообще о хозяине нашего маланского приюта стоит сказать особо. Он гордо назвался Рафаэлем, хотя был определенно чистокровный индус. В отличие от многих других хозяев гестхаусов, где мне приходилось останавливаться, он был весьма вежлив, прилично говорил по-английски и не производил безнадежно тупого впечатления. В крошечном лобби у него стояло пианино, занимавшее три четверти свободного пространства. Я просто обалдел от такой инсталляции: захолустная горная Малана и пианино – вещи несовместимые по определению! Я в гораздо более приличных местах Индии музыкального инструмента не видывал.

Рафаэль с нескрываемой гордостью рассказал нам, как тащил пианино на ишаках по горным дорогам несколько дней. Раймо тут же сел за инструмент и лихо выдал какую-то импровизацию.

– Фатально расстроено! – с грустью сказал он и залез под раму инструмента. – К тому же две струны порваны.

Зато Рафаэль не заметил ничего, был в восторге, смотрел на нашу компанию квадратными глазами и долго пожимал Раймо руку. Оказалось, на пианино здесь играли впервые. До этого момента оно считалось сакральной, неприкосновенной для всех, кроме Рафаэля, частью интерьера.

– Музыканты! – голосом импресарио сказал Раймо и широким жестом показал на нас.

– О! Музыканты! – с благоговением повторил Рафаэль и почтительно сложил руки.

За такое дело он даже скостил нам цену за комнаты, с условием что мы будем для него вечерами играть. Мы, естественно, радостно согласились.

Несмотря на кастовые строгости, наркотики в Малане действительно можно было купить любые и везде. Мои новые знакомые успешно затарились разнообразной дурью, и уже днем начались недетские эксперименты. Мы сидели рядом с гестхаусом на подушках, заботливо подкинутых нам Рафаэлем. После первых косяков шведы начали петь, аккомпанируя друг другу на невесть откуда взявшемся барабанчике. Пели в целом нестройно, но довольно живенько. Мне особенно понравилось, когда они хором заголосили известную мне песню Боба Марли «No woman? No cry». В сторонке стоял Джузеп и, картинно заламывая руки, нараспев читал стихи на каталонском. Я попросил его перевести что-нибудь из виршей на английский, чтобы я хоть примерно понял, о чем речь.

– Это философские стихи, – сразу пояснил Джузеп и начал мучительно подбирать слова. – Понимаешь, в переводе это совсем не то… Голубая трава растет на фиолетовой поляне. Над ними летают огромные ящерицы. Бога нет. Он лежит и разлагается в навозной куче. В общем, почти как у Рембо.

Мы переглянулись с Диной и едва удержались от смеха. Если честно, все это больше походило на галлюциногенный бред, чем на Рембо.

– Слушай, Джузеп, а правда, что наркотики помогают творчеству? – спросила его Дина.

– Еще как! Вдруг открываются такие новые миры, пространства… Как у Джима Моррисона. И стихи прямо лезут в башку. Я вижу целые километры стихов, как рулон с туалетной бумагой! Жаль, потом все забываю. И вообще записываю стихи редко. Я непризнанный поэт. Потому что некоммерческий… Ну и хрен с ними со всеми, кто отказывается меня печатать! Самое главное, что я кайф получаю, когда пишу. Для настоящего поэта важны не читатели, а сам процесс творчества.

– А вот это – правильно! – согласился я, и Джузеп счастливо улыбнулся мне в ответ.

Мы с Диной тоже пробовали траву в тот памятный для меня вечер. Улоф шептал, сворачивая бумагу, что это какая-то особенная, волшебная трава, которую можно попробовать только в Малане. Не знаю насчет волшебства, но голова у меня мгновенно завертелась по новой траектории, предметы утратили привычные очертания. Я помню, что мы сидели долго и что-то бессвязное пели на разных языках уже впятером, крепко обнявшись. Ели шоколадные конфеты. Мне в этот момент было очень тепло, можно даже сказать, я был счастлив. Потом Дина своим низким гортанным голосом пела какую-то задушевную песню на иврите о всеобщей любви. Шведы подыгрывали ей на гитарах.

Мы еще курили, пили, шведы немного поимпровизировали под аплодисменты Рафаэля, составившего нам компанию, но вскоре гитары были отложены в сторону. Раймо задремал, впечатав голову в деку гитары. Джузеп, растерянно улыбаясь, попытался было устроиться у меня на коленях, но я его отодвинул и уложил на джинсовую куртку. В стороне на четвереньках ползал Улоф и косился на нас с большим подозрением. Все это вдруг перестало мне нравиться. Мы с Диной переглянулись и поднялись в нашу комнату. В теле была приятная слабость. Дина рассеянно улыбалась.

– Ты знаешь, я очень рада, что мы встретились и поехали сюда, – пролепетала она. – Мне давно не было так спокойно и хорошо. Настолько хорошо, что я этому не верю.

– Даже сколопендры и обкуренные музыканты не пугают?

– Нет!

– Почему?

– Ведь ты – рядом… Знаешь, я немного понимаю по-русски…

– Ты? Почему тогда молчала? – Я сильно сжал ее в объятиях, она по-кошачьи извивалась.

– Мои бабка и дед из России. С ними я в детстве говорила по-русски. Уже давно не говорила ни с кем. Думала, забыла. Сегодня вдруг все открылось… Я помню! Я говорю!

Она крепко обняла меня за шею и медленно, сладко поцеловала. Голова у меня продолжала кружиться – то ли от проклятой травы, которая очень к месту пришлась в этот вечер, то ли от нахлынувшего на меня подзабытого чувства пронзительной нежности. Дина понимает по-русски! Что еще скрывает эта чертовка с глазами панночки?

Мы занимались любовью, казалось, целую вечность. Таких высот я не достигал никогда в жизни.