Резиновый бэби - Жужа Д. Страница 31

– Мои пациенты глотают вилки, ложки и даже крышки от консервных банок!

– Какой ужас!

– А я в детстве деду всю лысину марками заклеил, пока он спал...

– Правда?

– Конечно, правда – люди проявляются по-разному...

На запах кофе подтянулась мать. В трусах и майке.

– Тебе халат принести?

– Принеси, если не лень.

Я потащилась за халатом и за рукав вытянула его из кучи, сваленной на кресле у ее кровати.

У матери под глазами была размазана тушь.

– Скажи, а почему ты не смываешь тушь на ночь? Это же вредно! – Я протянула ей халат.

– Кто тебе сказал? Я видела в Интернете статью – большинство красавиц не смывали на ночь глаза... И оттого сохранили молодость!

– Потом – так она похожа на Бриджит Бардо! – встрял Лунген.

– А мне кажется, на болонку – знаете, такие белые, с ржавыми подтеками под глазами...

– Это она от зависти... – Лунген обнял мать.

Мать достала сигарету и затянулась, прикуривая.

– Лунген, расскажи ей про вчерашние экзамены – я всю ночь смеялась.

– Да брось ты!

– У Лунгена в институте учится один спортсмен, большой чемпион, кажется, по плаванию, здоровый такой...

– Ватерполист.

– Ватерполист, ну, тащат его, конечно, изо всех сил. Так вот, он пришел вчера экзамен сдавать, вытягивает билет, а там написано – женские половые органы. Он покраснел, надулся и молчит. А экзамен у него дама принимала с другого факультета... Так вот он краснел-краснел, а потом выдавил из себя: «Она покрыта волосами...» Преподаватель, тетка, как разорется: мол, что это за объяснение, давай все по порядку, а не как в детском саду. Вообще – сидит, орет, требует! А Лунген, уставший, рядом принимает экзамен у другого студента, – поворачивается к ней и говорит тихо так: «Поставьте ему, пожалуйста, трояк!» – А педагогиня орет: «Как три! Вы с ума сошли! Три?! Да за что три?» А он так ей тихо-тихо: «Поставьте-поставьте, а то он сейчас скажет, кто она!» – Мать засмеялась.

Я пожала плечами и пошла к себе.

Я никогда не понимала мать – особенно сейчас... Как можно выбрать такого пустого циника – Лунгена с его полным, вечно недовольным лицом, когда тебя умоляет о любви такой положительный и богатый господин Проторов! Он возглавляет кучу каких-то компаний – у него «Бентли», и я уже рассказала о нем своим подругам!

Вечером все смотрели «Основной инстинкт». Я сидела злая, сорвались мои планы: должна была идти на джаз, но мне позвонили, сказали, что перепутали число и концерт будет через неделю, – а я полдня укладывала волосы.

Как только в фильме герои-любовники разделись и повалились в постель, будто два раненых солдата, вошла бабуля – протащила тапки через гостиную, почти уперлась в телевизор, уставилась на экран, долго пыталась понять, что за пыхтящие куски тел движутся на экране, поняла, в сердцах махнула рукой и пошла в спальню. Остановилась на пороге:

– Дайте мне снотворное быстрее, пока я не заснула!

Лунген мерзко рассмеялся.

* * *

Мать улетела с концертом в Лондон. Я старалась меньше бывать дома – надеялась, что Лунген съедет к себе, но он жил у нас и каждое утро гремел кофемолкой.

Однажды я даже спросила его, почему он не ночует у себя, на что он нагло заявил, что отсюда ему гораздо ближе ездить до работы! Он был верен себе.

И тут произошло то, чего мы больше всего боялись. Утром, часов в десять, когда Лунген уже уехал в свой институт, я услышала, что что-то такое упало в коридоре. Видимо, бабуля наткнулась на что-то, и это что-то – упало... Было ужасно лень вставать, и я, перевернувшись на другой бок, еще сколько-то проспала. Потом сквозь сон я услышала слабый стон и какой-то писк. Потом еще и еще.

Бабуля лежала около двери в ванную и плакала. Я попыталась ее приподнять, но она начала так жалобно кричать, что я испугалась... Положила ей под голову свернутое полотенце и бросилась искать телефон.

Проторов сразу же поднял трубку и выслушал мои полусвязные всхлипывания.

– Думаешь, перелом?

– Точно что-то с ногой! А если шейка бедра? Ужас!

– Но ты уверена, что это перелом? Ты же не знаешь...

– Так нужно на рентген, чтобы знать!

– А может, это просто растяжение? Насколько ты уверена, что это действительно так серьезно?

– Я не знаю...

– Может, ничего страшного?

– Но...

– Может, просто ушиблась... Насколько, ты думаешь, это серьезно?

Тут запиликала вторая линия – и я, надеясь, что это мама, переключилась.

Но это был проклятый Лунген...

– Как там дела у моих девочек?

– Одна из твоих крошек упала и теперь рыдает как... И я не знаю, что делать! А скорые в этих пробках идут по сорок пять минут минимум!

– Дай ей обычное обезболивающее – я сейчас буду!

Он влетел в квартиру минут через десять. Завернул бабулю в одеяло и понес. От моей помощи отказался. В окно я видела, что он осторожно, как ребенка, укладывает ее на заднее сиденье залитой грязью машины.

Бабулю привезли обратно на больничной машине. В гипсе. Сделали укол – она уснула. Объяснили, что это, слава богу, не шейка бедра, а раздроблена коленная чашечка, что сейчас ей нужен покой и при правильном уходе с ней все будет хорошо.

Я даже не спросила про Лунгена – я поняла, что он поехал оттуда в свой институт.

А вечером позвонила мать и плача рассказала, что Лунген умер сегодня в той больнице, куда возил бабулю. Он недавно перенес операцию на сердце, что-то там у него было с клапаном, и ему нельзя было поднимать тяжелое, а в больнице он таскал бабулю с первого этажа на четвертый и по кабинетам, так как инвалидные кресла – страшный дефицит и на всех не хватает. Перед смертью он шутил и передавал привет девчонкам.

Мать прилетела на следующий день... Весь день молчала и только к вечеру рассказала, как Лунген хотел переехать в ее отсутствие к себе – но она уговорила его остаться, чтобы приглядывать за нами. Так как мы – смысл всей ее жизни...

А потом мы втроем сидели на кухне и слушали его кофемолку. То есть сидели мы с мамой, а бабуля лежала рядом на оттоманке, которую перетащили из маминой спальни.

У матери, как всегда, под глазами была тушь... И когда она говорила, кривились вниз губы.

– Я его спросила однажды: «Лунген, а почему ты все умеешь?» А он: «Потому что у меня викинги в роду. А потом, я два года в общаге жил. Вот и... Например, знаешь, как многому меня научили наши яростные монголы? Они мыли голову стиральным порошком, страшно пили и со всеми дрались... И еще помню горделивого, высокого и тонкого принца из какого-то маленького африканского королевства, который тоже на первых порах со всеми не ладил, но потом запил, и все утряслось...»