Рыба - любовь - Дидье ван Ковелер Страница 31

Она кричит им «друзья, друзья», — объяснил мне миссионер, качая головой и поглядывая на небо. — Друзья-индейцы услышьте меня! Отряд таких, как она, спиртное с бейсболками — и можно продавать сюда турпутевки!

Пока Беатриса с операторами гуляли по лесу, расчищая себе путь мачете, священник излагал мне свои теории о восприятии чужой культуры, «добрых» дикарях, об индустриальном обществе. Я третий день мучился от запора: живот крутило, я то и дело корчился от спазмов, но вместо слов утешения он морочил мне голову антиклерикальными обличениями. Есть такие миссионеры-стахановцы, — жаловался он, они не брезгают никакими средствами, лишь бы обратить побольше индейцев в свою веру. Например, один иезуит из Оверни плел индейцам-ширишанас, что они могут поговорить с самим Господом Богом, и в качестве доказательства беседовал по рации с подставным индейцем, который выступал у него в роли Святого Духа.

Пока он вот так пудрил мне мозги, у меня вдруг зачесалось ухо, час спустя я уже бил себя по голове и вопил от боли. Какая-то мошка отложила яйца в моем слуховом канале, и теперь каждое утро из моего уха извлекали червячков, которые гроздью висели на моей барабанной перепонке. Я кричал во весь голос, и мне увеличили дозу снотворного, чтобы все остальные могли жить спокойно, так что теперь я бодрствовал от силы два-три часа в сутки. Спал я без снов, пейзаж не менялся, и все моменты просветления сливались воедино. Когда я просыпался, мне сообщали мою температуру, сколько километров мы проплыли, давали еду, потом — все по новой. Я видел, как Беатриса в задумчивости склоняется над картами, листает книги, поднимает голову, снимает очки.

— Ничего не понимаю, — сокрушалась она, — яномами должны быть здесь.

Она призывала их криками на разные голоса, даже подражала птичьему щебетанью, и ждала ответа. Как-то вечером к реке подошли несколько индейцев в боевой раскраске, вооруженные луками. Вид у них был настороженный. Беатриса тут же поплыла им навстречу, отчаянно жестикулируя, и обратилась к ним на яномами. Индейцы молчали и сплевывали жеваный табак. Беатриса крикнула нам:

— Они кретины! С ними разговариваешь, а они ничего не понимают!

Она показала им фотографию отца. Они подозрительно поочередно подержали фотографию в руках, потом перевернули, почему-то обрадовались и заржали.

— Да они фотографии никогда не видели! Вы на лицо смотрите! Это мой Happé [33]!

Она поискала какое-то слово у себя в словаре и произнесла несколько фраз. Индейцы тянули фотографию в разные стороны, обнаружили, что она рвется, и тут же порвали ее на мелкие кусочки. Беатриса вернулась в подавленном состоянии.

— Они не яномами, хотя такого быть не может.

— А может, яномами вообще не осталось? — предположил миссионер.

Всякий раз, когда мы встречали индейцев, Беатриса брала свои книги и показывала им картинки, тыча в фотографии яномами, сделанные путешественниками.

— Это вы? Вайка [34]? — спрашивала она.

Наши проводники во время таких разговоров обычно ложились на дно бонго и прикрывали глаза, наверное, стеснялись своих бейсболок и желтых маек.

Как-то утром разразилась гроза, поднялся ветер, начался ливень, закачались бонго. Проводники кричали и размахивали руками, старались отогнать грозу, тряся амулетами. Когда я проснулся на следующий день, стояла прекрасная погода, моя пирога была привязана к дереву, в пальмовых листьях навеса торчала стрела. Сэр Брюс стоял на берегу, кусая усы, Беатриса что-то искала в траве, все остальные смотрели на нее с похоронным видом. Оказывается, наши проводники этой ночью дали деру, на той самой пироге, где хранились запасы продовольствия и бензин. Наш радиоприемник кто-то утопил в реке: то ли проводники, то ли индейцы, которые напали на нас в полночь и чуть не убили ассистента режиссера.

Я попытался встать в пироге на колени, но ноги меня не слушались. На меня напал кашель, и я начал плеваться желтоватой мокротой с привкусом дрожжей. Фельдшер, долговязый прыщавый юнец, краснея, признался мне на каком-то фантастическом французском, что он фанат кино и благодаря кузену его квартирной хозяйки в Лондоне, который познакомил его с сэром Брюсом, у него появился вот такой уникальный шанс, но ради того, чтобы его приняли в съемочную группу, ему пришлось подделать свои дипломы. Короче, он лечил меня лифедрином вместо робтила, и, наверно, будет лучше, если меня срочно заберут отсюда на вертолете.

Я закрыл глаза и с трудом разлеплял слипшиеся губы, пока он рыдал надо мной. Потом ко мне подошел еще и ассистент режиссера с известием, что он отплывает с двумя стажерами на оставшейся бонго.

Они не надеются нагнать сбежавших проводников, у которых мотор куда мощнее, просто спустятся по реке до первого же поста, откуда пошлют телефонограмму. Надеются справиться за три дня, экономя бензин, и считают, что меня обязательно эвакуируют.

— А я вам говорю, что стрела не яномами, — упрямо твердила Беатриса. — У них стрелы гораздо длиннее, а главное, ядовитые.

По ее мнению, какое-то местное племя, возможно макиритаре, вышло на тропу войны, и, если мы останемся здесь, они убьют нас. Спросила у меня, что я об этом думаю. Поскольку я все равно был при смерти, меня это касалось меньше, чем остальных, но я счел, что она права. Судя по картам, шабоно [35] яномами находилась на три километра севернее, и она отправится туда с двумя провожатыми, прихватив подарки, просить у яномами защиты. Я не сомневался, что она вернется ни с чем, а я тем временем умру, с меня снимут скальп и бросят на съедение пираньям, ей останется только выловить какую-нибудь мелкую рыбешку и отправить ее моим родственникам на память обо мне. Глаза мои закрылись. Последнее, что я слышал, — крик обезьяны, какой-то удар и стук моей головы о нос пироги.