Рыбари и Виноградари - Михаил Харит Страница 30

Взгляни на созданную Тобой вселенную. „Звериная жестокость“ — вот её главная характеристика. Животные без жалости поедают друг друга. Для многих из них нормально, когда родители жрут детёнышей, а те — родителей. Даже трава полевая войной завоёвывает чужие территории, уничтожая более слабые виды. А в космосе „чёрные дыры“, словно циничные рейдеры, захватывают ближайшие звёзды. Энтропия и смерть непрерывно сражаются с жизнью.

Если человек есть Твой образ и подобие, то почему Тебя считают добрым и милосердным? Разве мы такие? Есть какая-то несостыковка. Либо мы не образ и подобие, либо в Тебе присутствует любовь и ревность, злоба и доброта, жестокость и милосердие.

Ты говоришь людям: „Меняйтесь! Станьте лучше! Взрастите в своём сердце всепрощающую любовь!“ Начни с Себя! И вселенная изменится, ведь всё вокруг, включая нас, — и есть Ты…»

Занятый горячим диспутом, Максим пропустил момент, когда подъехали воины к широким ступеням, ведущим в величественный дворец Форосский. Самое время совершить подвиг, но парню было не до геройства. Перед глазами плыли вертикальные полосы тёмно-красного цвета. Они спускались со лба и неровными размытыми струями обтекали глаза, отчего окружающее казалось размытым. Туманная реальность вздрагивала, повинуясь тяжёлому ритму глухого барабана, методично ухающего где-то вдали.

«Это мой пульс», — прислушивался к ударам Максим, не замечая, как его выгружают из машины.

Он провёл остаток дня в закрытой комнате, похожей на обычный номер дешёвой гостиницы. Призрачная женщина в бесцветном халате сделала укол. Почти весь день спал, просыпаясь только чтобы выпить лекарство и сменить мокрую майку. Во сне он мужественно сражался с птицами, покрытыми медными перьями, потом ослепительно-сияющий небесный посланец запоздало доставил письменный ответ на его претензии Богу. Читать Максим не стал, к тому времени он пролез в смрадную пещеру, где в кромешной темноте срубил чью-то некстати подвернувшуюся голову.

Через несколько часов проснулся, чувствуя себя значительно лучше. Горло не болело, кровавый туман в голове рассеялся. Неистовый античный поэт собрал свои листки и нехотя убрался из разума.

Максим подошёл к единственному окну, за которым был виден парк с куском лестницы, обрамлённой белой балюстрадой. Кое-где стояли деревянные скамьи с чугунными ножками. Рядом виднелись странные тёмные, почти чёрные, вазы с мясистыми багровыми, словно облитыми кровью, цветами. Тени были ещё короткими, но полдень уже миновал, и темнота притаилась и ждала, когда слабеющее солнце покатится в тартарары, а она вырастет, напьётся силы и пойдёт на штурм дома и всех в нём живущих, чтобы потом слиться с громадой черноты, ведущей свою армию из-за гор. С улицы пахло терпким хвойным можжевёловым ароматом, заглушавшим даже запахи моря. Окно пришлось прикрыть, поскольку стремительно влетевший с улицы голодный комар впился в запястье. Механически поскрёб руку, где волдырём пух укус. От этого зуд усиливался, но хотелось чесать ещё больше, раздирая кожу ногтями. Удовольствие и страдание всегда рядом, не сразу отличишь одно от другого.

Телевизор не работал, по экрану бежала лишь белая рябь.

Вновь появившаяся медсестра сделала укол и напоила пряным горячим отваром.

Поздним вечером зашла Марина с затуманенными от забот очами, но в голосе звучало торжество.

— Выглядишь значительно лучше. Это хорошо. Всё идёт по плану. Скоро полетим обратно, — удовлетворённо сообщила она.

Внутри разума Максима царило полное единодушие: здравый смысл, отмороженная храбрость и отчаянная трусость сошлись во мнении, что домой следует лететь как можно скорее.

— Я у тебя посижу минуту, — сказала Марина. Она присела к столу, быстро пробежала глазами страничку с машинописным текстом. Сделала несколько правок.

— Летопись пишешь? — скорее для формы спросил Максим. Слова давались с трудом. Оказывается, для того, чтобы шевелить губами и языком, требуются силы.

— Вроде того. Текст речи… — задумчиво ответила та. — Всё неплохо…

С уходом Марины вновь пришло беспокойство. Вокруг дома зажглись фонари, высвечивая ближайшее пространство, но дальше под деревьями — сплошной мрак. Разум рождал чудовищ. Казалось, что в кромешной тьме кто-то затаился и вглядывается через прицел ружья на хорошо видимую в освещенной комнате цель.

Он задёрнул шторы и, повалившись в мокрую от пота кровать, задремал.

Во сне бухающий барабаном пульс вновь вернулся в мозг. С ним зашёл и знакомый поэт, с порога прорёкший: