Зеленые годы - Луис Фернанду Эмедиату Страница 30

Мне неизвестно, господин генерал, когда было принято решение наградить медалью «За миротворческую деятельность» Зелига, до сих пор занимающего должность участкового. Газеты не сообщают, но факты, преданные огласке полгода назад, советуют воздержаться от этого шага, и даже судебные органы инкриминируют ему преступление. Обоснованно или необоснованно? Не знаю. Только независимое и непредвзятое расследование может дать ответ.

Еще несколько дней назад пресс-служба законодательного собрания заявила, что он палач и кровожадный садист, и что из-под двери отдела по охране общественного и политического порядка течет кровь, как на бойне. Об этом, господин генерал, сообщает газета «Фолы да Маньян» — уважаемый орган местной печати, от 17 числа текущего месяца. «Земля уходит из-под ног, — говорит одна из жертв Зелига, — во время самых жестоких пыток, когда мы видели вытекающую из-под двери кровь». Нужно ли продолжать, генерал Оскар Луис?

Обвинения, выдвинутые против Зелига, ныне известны всей стране. Вся бразильская пресса пестрит его именем. Естественно поэтому, что общественное мнение приходит в изумление и замешательство, когда имя этого полицейского, уже, по-видимому, отстраненного от должности (Раймунду Падилья, губернатор штата Рио-де-Жанейро, многих уволил из полиции за гораздо меньшие провинности), упоминается в связи с церемонией, на которой бразильская армия предлагает, в форме декрета № 37.745, от 17 августа 1975 г., наградить гражданских лиц и военнослужащих за «выдающиеся заслуги, оказанные армии».

Жизнь каждого гражданина должна составлять неразрывное единство. Не знаю, какие такие особенные заслуги у Зелига перед вооруженными силами. Зато документально подтверждено, что против него возбуждено уголовное дело по обвинению в постыднейшем преступлении. Если и были у него заслуги, в чем вряд ли имеет смысл сомневаться, то его дальнейшие деяния их явно перечеркивают и делают недопустимым его награждение.

Могут возразить, что правосудие не вынесло ему окончательного вердикта по поводу вменяемого ему обвинения. Но было бы достаточно одного подозрения, а здесь не только подозрение, а очевидные факты, и элементарное благоразумие, господин генерал, предписывает воздержаться от награждения, пока с него не будут сняты тягчайшие обвинения. Не могут вооруженные силы подвергаться моральному риску, присуждая высокую награду гражданину, которого завтра правосудие может объявить опасным преступником. И тем более несправедливо, господин генерал, чтобы достойнейшие граждане получили столь высокие награды вместе с Зелигом, над которым тяготеет столь тяжкое обвинение.

Допускаю, что досье заслуг участкового было готово несколько месяцев назад и могло бы подтвердить обоснованность его награждения медалью. Однако факты, преданные огласке позднее, более чем достаточны для пересмотра такого решения — полагаю, что награжденные по декрету № 37.745 должны быть гражданами с безукоризненной репутацией — чтобы его заслуги перед армией были подтверждены новыми данными, отражающими новую грань его личности, и генеральный штаб как орган, подающий список представленных к награде господину военному министру — ныне министру вооруженных сил — мог бы снова представить его к медали «За миротворческую деятельность» — честь, которой удостоились немногие.

Все это я бы высказал вам лично, господин генерал, если бы было проще добиться приема у вашего превосходительства и вы бы не были столь занятым человеком. Но не высказать этого я бы не смог. Поэтому прибегаю к услугам почты и надеюсь, что мое письмо будет доставлено вам своевременно. Времени должно хватить, чтобы успеть отменить решение и тем самым упрочить престиж вооруженных сил Бразилии, достойным представителем которых, ваше превосходительство, вы являетесь.

Оставляю за собой право предать настоящее письмо гласности.

С глубоким и искренним почтением,

Мариу ди Алмейда Лима.

Клавдия Б. бродит по улицам, как будто у нее нет пристанища. Как будто ей некуда идти. Как будто весь мир ей враждебен и холоден к ней. Клавдии известно, что некий безликий мужчина следует за ней по пятам непрерывно, день за днем, круглые сутки, и этот мужчина, чье лицо она считает излишним запоминать, потому что оно все время меняется, записывает в книжицу, куда она ходит, с кем разговаривает, в каких барах бывает, в каких магазинах делает покупки или хотя бы смотрит на витрины, когда устает — так что бездельничать преследователю не приходится.

Клавдия Б. избегает разговоров с бывшими товарищами, сослуживцами и сокурсниками, избегает разговоров с преподавателями и даже с родственниками, которым не пишет ни писем, ни открыток. Ночью — зимой ли, когда ветер стучит в окно и холод леденит ноги, или летом, когда прошибает пот не то от жары, не то от страха, Клавдия не спит, терзаемая долгими кошмарами или одиночеством, от которого ночи делаются страшными, а дни бесконечными, одиночеством, от которого крик замирает у нее гортани, и ей остается только стонать, плакать, яростно и ожесточенно кусать подушку, покуда усталость и отчаяние не наводнят ее обмякшее тело. Сон у нее беспокойный, но если бы кто-нибудь вошел и увидел ее лицо и тело, он не догадался бы ни о каких кошмарах — со стороны кажется, что Клавдия Б. спит как убитая.

Когда наступит час пробуждения, ей снова придется избегать людей, потому что до конца дней Клавдия Б., бразильянка, двадцати двух лет от роду, не замужем, осуждена на молчание и одиночество, заключенная в кокон собственного тела — слабого тела, хранящего следы истязаний.

Но Клавдия считает в неисцелимом одиночестве своего затворничества, что в ней убили все, что у нее отняли все, но не лишили способности мыслить. И тогда она мечтает, затаив надежду, что настанет день, когда солнце взойдет раньше обычного, и она пробудится, позабыв кошмары. И в этот день, мечтает Клавдия, смахивая слезу с левой щеки, будет далекая река и героический народ, идущий в решимости перейти ее, потому что — кто знает? — за рекой другой мир, где хорошо живется.

В противоречивой вселенной ее бреда, пока Клавдия Б. грезит о реке и о толпах, бодро движущихся в ее направлении, смешиваются страдание и радость, как будто ее мир разделился надвое — в одном нет ничего хорошего, а в другом все возможно, потому что есть надежда.

В эти минуты неуверенности и сомнения, когда Клавдия Б. плачет и смеется одновременно, она останавливается и смотрит на горизонт, за линией которого должна быть река. Стоит неподвижно, молчит и надеется, что случится то, чего, быть может, никогда и не случится. Надеется, что мечты не рассыплются в прах. Надеется, что кто-нибудь придет и возьмет ее за руку. Надеется, что откроется какая-то дверца и появится новый путь. Надеется, что пройдет время — и от нее ничего не останется, кроме светлого и легкого праха на лице земли.