Амариллис день и ночь - Рассел Хобан Страница 30

Поезда линии «Темзлинк» отбывают не от обычных платформ вокзала Кингс-Кросс, а из параллельного мира, куда можно попасть только со станции метро «Кингс-Кросс» по бесконечному коридору и эскалатору сомнительной подлинности. Но я все-таки отважился на эту экспедицию и преуспел; купил билет и получил указание пройти на платформу Б. Трудно было поверить, что передо мной настоящая станция железной дороги: казалось, какой-то владелец двух-трех поездов попросту захватил этот участок, а расписание утрамбовал так, чтобы время прибытия и отбытия совпадало с цифрами на официальных табло.

Точно по расписанию прибыл и мой поезд, набитый скорее пустотами, чем пассажирами. Впустил меня и понес из Лондона прочь так поспешно, будто даже не разбирал дороги, и я даже испугался, что он и мимо Флитвика проскочит как ошпаренный. Но вот одна за другой потянулись промежуточные станции, словно подозреваемые, выстроившиеся в очередь на опознание, – Сент-Олбанс, Харпенден, Льютон, Лигрейв, Харлингтон, – и у каждой поезд сбавлял ход и немного медлил, прежде чем ринуться дальше. Когда показалась вывеска «ФЛИТВИК», я сошел, поднялся по ступеням, пересек мостик, спустился по ступеням и, миновав макет вокзала в натуральную величину, добрался до условленного места, где Алан Беннет уже дожидался меня в красном автомобильчике.

Вспоминая упаднические выверты всей этой Клейновой стеклотары, я ожидал встречи с кем-то вроде Бэзила Рэтбоуна или Питера Кушинга. [86]Тут я не промахнулся: Беннет сошел бы если не за Кушинга, то уж точно за его младшего братца, способного управиться не только с любым вампиром, но и с самой фантастической поверхностью. Был он среднего роста, худощавый седеющий блондин в очках. Под высоким куполом лба как будто тихо роились всевозможные вариации на тему пресловутой бутылки и прочие чудеса топологии. Видимо, это поддерживало в нем бодрость духа и придавало такую живость и легкость, что я наконец осознал, до чего же темно и тяжко на душе у меня самого.

Мы ехали через Флитвик, обмениваясь обычными между хозяином и новоприбывшим гостем репликами; Беннет показывал пивные и прочие достопримечательности, поясняя, когда и как здесь появилось то да се, но я его почти не слушал, а все размышлял: неужто жизнь и вправду как бутылка Клейна? Встретимся ли мы с Амариллис еще хоть раз, чтобы вместе пройти сквозь себя самих в этой точке встречи? А что если бутылка разобьется – можно ли будет и без нее проходить сквозь себя по-прежнему?

Жил Беннет на современной улице, застроенной одинаковыми домиками из желтого кирпича. Его жена, Вирджиния, оказалась неунывающей хохотушкой из тех, что запросто имеют дело с бутылками Клейна и лентами Мебиуса, не запутываясь в петле. Она угостила меня чашечкой чаю, а тем временем приветственно застучала хвостом и подошла познакомиться собака – кинг-чарлз-спаниель по кличке Эмбер.

– Спасибо, – поблагодарил Алан, когда я вручил ему бутылку гленфиддиха. – К виски я и вправду неравнодушен.

– Это хорошо, – сказал я, – потому что я и вправду хочу воззвать к лучшей стороне вашей души. Я надеюсь, что вы поможете мне разобраться с моей клейнобутылочной проблемой.

– Что за проблема?

– Эти бутылки меня беспокоят.

– Каким образом?

– Мне кажется, что я в одной сижу, если можно так выразиться.

– Хотите найти выход?

– Не знаю; я запутался. Вам никогда не приходило в голову, что жизнь похожа на бутылку Клейна?

– Нет, не припомню такого. Феликс Клейн описывал свою бутылку как «замкнутую одностороннюю поверхность, не имеющую границ». Если посадить на такую поверхность муравья, он никогда не упадет за край, в каком бы направлении ни пополз: краев попросту нет. Разве, по-вашему, это похоже на жизнь?

Я задумался о границах и краях в своей жизни; пожалуй, их только становится все больше и больше. Я поморщился, почесал в затылке и признал:

– Не особенно.

Алан явно озадачился.

– Не думаю, что смогу чем-то помочь, – сказал он, потирая лоб, – но давайте хотя бы покажу вам свою мастерскую. Посмотрите, чем я занимаюсь, а там, глядишь, вас и осенит.

Я допил чай, и мы поднялись из-за стола. Вирджиния кивнула с одобрением:

– Алану идеи приходят в любое время дня и ночи, – подтвердила она. – Так что как знать?…

Эмбер ободряюще улыбнулся и показал хвостом, что все будет в полном порядке, если и не прямо сейчас, то уж в свое время – всенепременно. Жилось ему не в пример лучше, чем Квини, так что он был оптимист.

Я двинулся вслед за Аланом в мастерскую: та оказалась прямо рядом с домом и в прошлом служила гаражом. Бывало, вот так же поднимались гости и в мою студию, ожидая чего-то из ряда вон выходящего, надеясь, быть может, увидеть моими глазами то, чего не смогли уловить своими.

Переступив порог этой мастерской, я с первого же взгляда распознал одну из тех волшебных пещер, что встречаются повсюду, где только сыщется какой-нибудь энтузиаст, посвятивший себя алхимии или вечному двигателю, эзотерике часовых механизмов, эффектам анаморфизма или строительству кораблей в бутылках… короче говоря, любому виду деятельности из тех, что не упоминаются в телефонных справочниках.

Я увидел большой токарный станок и еще один, поменьше; огоньки трех газовых горелок, терпеливо трепыхались, дожидаясь своего часа. На полках и скамьях громоздились жестянки, бутылки, коробки и всевозможные атрибуты стеклодувного ремесла. Кое-где красовались и готовые изделия – не клейнообразные. Бросилось в глаза слово «ХАОС», составленное из стеклянных трубок, в которых беспорядочно всплывали и кружили какие-то синие пузырьки. Рядом стоял стеклянный фонтанчик по образцу того, что изобрел в древности Герон Александрийский. [87]

– А вы, похоже, этим давненько занимаетесь, – заметил я.

– Я посвятил стеклодувной науке сорок лет. – гордо объявил Алан. – Бросил школу в пятнадцать, пошел учеником в одну местную стеклодувную компанию, а уже через пару лет проектировал всю их продукцию. Там и проработал до пенсии. Ушел в девяносто пятом, открыл свое дело и с тех пор тружусь на себя.

– А за бутылки Клейна как принялись?

– Кто-то показал мне одну, когда я еще в учениках ходил. Я попытался изготовить такую же – непростая, знаете ли, штука, – и влип: с тех пор больше ни о чем и думать не мог, года, наверно, до девяностого. Где-то я вычитал, что Феликс Клейн говорил: если его бутылку разрезать по правильной линии, то получатся две ленты Мебиуса, перекрученные один раз. Вот я и задумался: если простейшая бутылка Клейна дает в разрезе две ленты Мебиуса, перекрученные один раз, то из какой формы получатся две ленты, перекрученные три раза или, скажем, пять? Вот так и началась моя коллекция. И только дойдя до модели номер четырнадцать, я сообразил, что достаточно разрезать бутылку Клейна поперек, точно по средней линии, – и уже получатся две ленты Мебиуса. Раньше я и не догадывался. В том-то вся и загвоздка: если б я знал заранее, то модели с первой по четырнадцатую так бы никогда и не появились. А ведь ими-то как раз и заинтересовались математики: это же исследовательский проект, проведенный сугубо на практике, безо всякой опоры на теорию. Я просто рассматривал разные формы и подбирал подходящую, а затем воспроизводил ее в стекле – и они ее получали в свое распоряжение на веки вечные.