Исчезновение слона - Харуки Мураками Страница 30

Я задумался на минуту об этом.

— Думаю, что все-таки не обращал бы внимания. От одного лишнего пальца никакого вреда не будет.

— А если бы четыре груди?

Я и об этом задумался.

— Не знаю, — сказал я.

Четыре груди? Я не видел никакой возможности прервать разговор, поэтому решил сменить тему.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать, — сказала она. — Только исполнилось. Первый год в старшей школе.

— Школу не посещаешь?

— Нога пока болит, когда долго ходишь. И вокруг глаз еще не зажили порезы. У меня школа довольно строгая — если узнают, что я не просто болею, а попала в аварию, упав с мотоцикла, неизвестно, что мне там на это скажут… Я могу хоть год пропустить. Не то чтобы особенно тороплюсь перейти в следующий класс.

— Хм, — сказал я.

— И все же ответьте на мой вопрос. Говорите, что могли бы жениться на девушке с шестью пальцами, а четыре груди вас смущают?

— Я не говорил, что смущают. Я сказал, что не знаю.

— Почему не знаете?

— Не могу себе этого как следует представить.

— А шесть пальцев представить можете?

— Более или менее.

— А в чем разница? Шесть пальцев или четыре груди?

Я вновь задумался об этом, однако никакого толкового объяснения в голову не пришло.

— Я слишком много задаю вопросов? — спросила она и взглянула на меня из-под темных очков.

— Тебе об этом кто-то говорил? — спросил я.

— Иногда.

— Ничего плохого в том, чтобы задавать вопросы, нет. Это заставляет собеседника думать.

— Но большинство не хотят думать, когда я спрашиваю, — сказала она, рассматривая пальцы на ногах. — Просто отвечают первое, что в голову придет.

Я неопределенно покачал головой и опять повернулся к кошачьей тропинке. Что же я здесь делаю, подумал я. Ведь так ни одной кошки и не появилось.

Сложив руки на груди, я закрыл глаза секунд на двадцать или тридцать. С закрытыми глазами я почувствовал, что на разных частях тела выступает пот. На лбу, под носом, на шее какое-то чуть уловимое ощущение несоответствия, словно ко мне прикасаются влажными перьями, а футболка прилипла к груди, как флаг в безветренный день. У солнечного света оказалась странная тяжесть, которая проникала внутрь моего тела. Девчонка потрясла стаканом с колой, лед звякнул, словно коровий колокольчик.

— Если в сон клонит, можете поспать. Как только кот появится, я вас разбужу, — тихонько сказала девчонка.

Не открывая глаз, я молча кивнул.

Некоторое время не было слышно ни звука. И голубь, и заводная птица куда-то исчезли. Не было ветра, не было слышно даже машин. Все это время я думал о той женщине, которая звонила. Неужели я на самом деле ее знал?

Однако вспомнить никак не мог. Лишь ее тень вытянулась через проход, будто на картине де Кирико. Она сама уже где-то далеко, за пределами моего сознания. А в ушах так и звенит звонок телефона.

— Вы заснули? — спросила девчонка тихо, чтобы не разбудить меня.

— Я не сплю, — сказал я.

— Можно подсесть поближе? Мне нравится разговаривать шепотом.

— Мне все равно, — сказал я, не открывая глаз.

Я услышал, как она поставила свой шезлонг вдоль моего и плотно придвинула. Раздался удар от соприкосновения деревянных рам.

Как странно, подумал я. Голос девчонки звучал по-разному, когда его слышишь с открытыми и закрытыми глазами. Что со мной происходит, подумал я. Впервые такое.

— Можно еще немножко поболтать? — спросила девчонка. — Я буду говорить очень тихо, вы можете и не отвечать, можете даже вздремнуть.

— Ладно, — сказал я.

— Когда человек умирает — это так здорово, — сказала девчонка.

Она говорила прямо у моего уха, ее слова вместе с теплым влажным дыханием нырнули внутрь меня.

— Почему? — спросил я.

Девчонка приложила палец к моим губам, будто запечатывала конверт.

— Не задавайте вопросов, — сказала она. — Не хочу, чтобы мне сейчас задавали вопросы. И глаз не открывайте. Хорошо?

В ответ на ее шепот я слегка кивнул. Она убрала палец с моих губ и положила на запястье.

— Интересно, наверное, попробовать разрезать это скальпелем. Не мертвое тело. А сам сгусток смерти. У меня такое чувство, что он должен где-то быть. Как мяч — тяжелый, мягкий сгусток онемевших нервов. Вытащить его из мертвого человека и разрезать. Я часто об этом думаю. Интересно, а что внутри. Может, как в засохшей зубной пасте, когда внутри тюбика что-то твердое. Вам так не кажется? Ладно, ладно, можете не отвечать. По краю хлюпает и только в середине затвердевает. Поэтому сначала я разрежу кожу, вытащу мягкую часть, затем с помощью скальпеля и ложечки начну разбирать мякоть. Чем глубже, тем тверже становится мякоть, и наконец что-то вроде косточки. Такой маленькой, как шарик в шарикоподшипнике, и очень твердой. Вам так не кажется?

Девчонка раза два-три откашлялась.

— Последнее время только об этом и думаю. Наверное, оттого, что делать нечего. Честное слово, так и думаю. Когда нечего делать, мысли сами так и улетают куда-то. Так далеко, что потом сложно назад вернуться.

Затем девчонка убрала палец с моей кисти, взяла стакан и допила остатки колы. По стуку льда я понял, что в стакане пусто.

— Все в порядке, я высматриваю кота. Не беспокойтесь. Как только увижу Ватанабэ Нобору, сразу же вам скажу. Поэтому можете не открывать глаз. Ватанабэ Нобору наверняка бродит где-нибудь неподалеку. Ведь все кошки ходят по одним и тем же местам. Наверняка скоро появится. Давайте представим его себе и подождем. Ватанабэ Нобору сейчас направляется сюда. Проходит через траву, пролезает под калиткой, где-то останавливается, принюхиваясь к запаху цветов, и медленно направляется сюда. Только вообразите.

Я попытался нарисовать кота в голове, как она сказала, но ничего не получилось, кроме ужасно расплывчатого образа, словно на фотографии, снятой на ярком солнце. Лучи яркого солнца проходили сквозь закрытые веки, внося дополнительную сумятицу. Кроме того, сколько я ни пытался, не мог четко вспомнить своего кота. Мой Ватанабэ Нобору, искривленный и неестественный, походил на неудавшийся портрет. Лишь отдельные приметы были похожи, а основные черты совершенно не удались. Я даже не мог вспомнить его походку.

Девчонка еще раз положила палец мне на кисть и на этот раз, чуть касаясь, нарисовала на ней какой-то орнамент. Какая-то причудливая, бесформенная фигура. Когда она рисовала, я почувствовал, что в унисон ее движениям темнота иного характера, чем прежде, проникает в мое сознание. Наверное, я засыпаю, решил я. Мне не хотелось спать, но я понимал: что бы я ни делал, остановить это уже не смогу. Мое тело стало бесформенным и тяжелым, расползаясь по мягкой спинке шезлонга из парусиновой ткани.