Боже, спаси Францию! - Стефан Кларк Страница 30

Еще раз убедившись, что все имели счастье разглядеть его безупречный загар, Чико неторопливо удалился. Голову готов дать на отсечение, что он выбривал себе поросль между ягодиц.

— Пол, надеюсь, мы с Чико не очень потревожили твой сон?

— Чем бы это? — Я кинул взгляд на шефа, давая понять, что страдаю не меньше его. Тут мы заодно, шеф!

— Могу я… — На этом речь Жан-Мари прервалась. Он перешел на французский: — Нам надо поговорить, Элоди.

Десятилитровая кружка эспрессо уже томилась в ожидании меня. Добавив немного сахара, глоток за глотком, я приводил свое тело в движение, пока дочь с отцом шикали друг на друга, удалившись в коридор. Чико почему-то не вернулся. Может, столкнулся с неразрешимыми сложностями при выборе одежды?

Я пытался подслушать ссору, предвкушая открыть для себя несколько новых словечек, способных передать унижение, постигшее отца. Но, судя по всему, предметом ссоры послужил le dressing.

«Это что, своеобразный эвфемизм?» — терялся в догадках я.

«Чересчур много парней знают содержимое твоего гардероба» — в этом он упрекал свою дочь?

Она велела ему не совать нос в пространство ее гардероба — это все, что я понял. Вполне вероятно, ресурсы кредитной карты понесли существенный урон, и Жан-Мари желал получить обратно сумму, затраченную на пять новых пар кроссовок от Готье, сверкающих золоченой подошвой.

— У меня есть ключ, — сказал он.

Так, может, все, что он хотел, — разрешение заходить время от времени и примерять платья дочери?!

О чем бы ни шла речь, после непродолжительного обмена запугиваниями и протестами Жан-Мари удалился, а взвинченная Элоди вернулась на кухню, бурча под нос непонятные мне ругательства на французском.

Задолго до этого визита я и сам обратил внимание на ее dressing. Однажды, проснувшись среди ночи в ее кровати, я заметил неяркий свет из-под двери. Я встал, чтобы выключить его, но дверь оказалась заперта.

«Странно, — подумал я, — она что, думает, я претендую на ее нижнее белье?»

Но у меня не было ни единой мысли корить за это свою хозяйку. Я больше чем уверен, что таких роскошных условий большинство съемщиков и во сне не видели.

Я не мог больше сопротивляться искушению отправиться в кафе к Джейку и похвастаться тем, как удачно разрешился мой квартирный вопрос.

Джейк был впечатлен. Не столько тем, что я переехал жить к девушке, сколько тем, что она пересдала мне в аренду квартиру в муниципальном доме, оставив не у дел парижский истеблишмент.

В ту субботу занятия у Джейка заканчивались рано, и он вызвался показать мне «один из лучших магазинов Парижа». «Почему бы и нет?» — подумал я, рисуя в воображении магазин с самыми низкими ценами, где бесплатно подают пиво, а дресскод кассирш обязывает их быть топлес.

А в итоге это оказался замшелый книжный магазин, торгующий букинистикой.

Располагался он в средневековом доме с деревянным каркасом, прямо напротив Нотр-Дам. Внутри было довольно уютно: витала атмосфера чего-то старомодного, воздух наполнял запах старых книг, которые смотрели на тебя со всех сторон. Фолианты занимали практически все свободное пространство пола, карабкались вдоль стен и свисали с потолка, словно ссохшиеся летучие мыши. Все — исключительно на английском.

Джейк поприветствовал юную блондинку за кассой, которая почему-то показалась мне слегка обкуренной, и потащил меня в глубь магазина. Мы поднялись по узкой лесенке, всюду увешанной и уставленной все теми же книгами, служившими прямой угрозой здоровью, стоило чуть ослабить внимание за тем, куда ставишь ногу.

— Здесь не бывает много народу, — сказал Джейк. И я вполне понимал почему. Кто пойдет сюда, если только у посетителей нет намерения размозжить себе череп летящим на них четвертым томом запылившегося фолианта «За пределами истории: создание американской империи с мета-философской точки зрения».

Мы добрались до второго этажа, но ничто не предвещало снижения масштабов книжного нашествия. В ярко освещенной комнате с низким потолком пять человек сидели, взгромоздившись кто на подоконники, кто на стопки из энциклопедий.

Джейк представил мне этих людей как пишущую группу. Трое были из США, и по одному представителю от Великобритании и Австралии; двое мужчин и три женщины являли собой некую смесь эстетствующих клонов Джейка. Возраст присутствующих колебался от двадцати до тридцати пяти. Я был единственным, кто не держал в руках папку-скоросшиватель. Это бросилось в глаза всем, когда Джейк представлял меня своим товарищам.

Я уселся на «Кретинизм Вельзевула» и стал внимательно слушать даму, рассказывающую о романе, над которым она сейчас работает. Что-то о двух девушках, которые нашли себя, занимаясь мастурбацией. Я был бы не против сходить на такой фильм, но книжка — это было что-то. Дама прочла нам пару страниц, которые едва не вызвали у меня отвращение к сексу раз и навсегда. Согласно установленному ритуалу, мы должны были поделиться мнениями.

— Отличная идея, — сказал я, когда очередь дошла до меня. — Теперь все сходят с ума от этих модных романов для молодых женщин, да?

С поникшей головой писательница в отчаянии проговорила:

— Это не литература для молоденьких дамочек, это роман для женщин. Литература для молодых женщин — это всего лишь бессмысленная фраза, выдуманная маркетологами.

Слово «маркетологи» она произнесла с такой же ненавистью, какая, возможно, слышалась в голосе Саддама, когда он произносил имя Джорджа Буша.

— И тем не менее разумный шаг, — вставил я. — Женщины читают гораздо больше мужчин. Потребительский рынок будет шире.

Комната наполнилась коллективным стоном, все удрученно склонили головы.

Следующим папку из сумки достал Джейк и зачитал нам несколько стихотворений о встречавшихся на его жизненном пути вагинах. Все они, эти писатели, с увлечением рассказывали друг другу о собственных моделях сексуального поведения. Но, по моему скромному мнению, собравшиеся в последнюю очередь могли показаться сексуальными среди тех, кого я встречал в Париже. Во всяком случае, среди тех, кто не стоит в очереди за супом Армии спасения.

Творчество Джейка сводилось к набору поэм, описывающих акты его совокупления с женщинами самых разных национальностей, проживающих в столице Франции. На наш суд была выставлена одна из последних его работ — ода длиной в пятьдесят строк, повествующая о трудностях в общении с албанкой, — похоже, без злобных сутенеров не обошлось.

— Почему бы просто не заплатить девушке за труд и получить желаемое? — недоумевал я.

— Нет, не в моих принципах. Я никогда не плачу. Иначе в чем тогда будет заключаться поэзия?

— Тогда как насчет: «Петтинг будет вам наградой, заплатить чуть-чуть лишь надо»?

— Точно.

— Или: «За ее абдоминопластику, будь добр, выложи…»