Ангелы на первом месте - Дмитрий Бавильский Страница 30

Макарова многозначительно замолчала, хотя для чего Марии Игоревне такие странные данные, она понятия не имела.

– Кроме того, пару раз в месяц Царь навещал карточный клуб, где играл в преферанс. Но это, так сказать, не по женской части: членами клуба могли стать только состоятельные мужчины.

Мария Игоревна слушала, кивала, блаженно улыбаясь сослуживцам. У тех уже давно образовался свой круг, иные интересы, разговоры. Особенно активничал Галуст, распушивший хвост перед Гелей Соколовой-Ясновой и молоденькой актрисой Рамилей, весьма симпатичной.

Завлит рассказывал, что в программке к последнему выпущенному спектаклю перепутал фамилии исполнителей – назвал Диму Шахова совершенно другой фамилией постороннего театру человека – спортивного журналиста Артёма Шевченко, весьма известного в

Чердачинске и его окрестностях. Видимо, составляя программку, думал о посторонних материях, вот и ошибся. И теперь, несколько деланно, опасался праведного Шаховского гнева.

– Кроме того, Царь достаточно регулярно наведывался в "ОГИ", кафешку

"для новых умных", где книги продаются круглосуточно и собираются самые отъявленные жежисты, – продолжала усердствовать Макарова, совершенно не знающая как же следует вести себя в незнакомой компании.

– Кто-кто? – Не поняла Мария Игоревна.

Макарова поняла, что проговорилась. На её счастье, в гримёрку свежий, словно морской ветер, ворвался актёр Димочка Шахов. Рамиля вскинула на Шахова испуганные глаза (сейчас начнётся!), а Галуст покраснел ярче обычного.

15.

Шахов был пьян, вот и скандала, казалось, не избежать. Геля развернула мощный торс в сторону Шахова, будто бы защищая Галуста,

Рамиля притихла в углу. Однако настрой Шахова был весьма добродушным. Сначала он приложился к ручке Марии Игоревны, затем схватил беспризорный стакан с вином и только потом увидел пунцовую физиономию завлита. Массовка напряжённо следила за развитием набухающего сюжета. Но Шахов расплылся в улыбке и полез к завлиту чокаться. Совершенно не агрессивно. Заинтересованно как-то.

– Ты мне нужен парень, – сказал он Галусту. – У меня для тебя идея.

Рамиля нервно хихикнула.

– Что такое? – Галуст старался казаться спокойным.

– Тебе не попадалась документальные пьесы? – зачем-то подмигивая завлиту, спросил Шахов.

– Попадались, конечно. Столичные критики их здорово пропихивают… Но это же совершенно не наша эстетика. А зачем тебе?

– Так… Услышал от ребят, – говорил Шахов поставленным голосом, словно на сцене: любыми способами театральные любят подчёркивать свою значимость. – Говорят, дико модное направление, – добавил он со значением.

– Да… – У Галуста появилась возможность проявить компетентность. -

Пьесы, построенные на реальном материале… Их действительно сильно продвигают сейчас в наш русский… российский… театр. Письма с фронта, рассказы проводниц в поездах… Но нам они чужды. Эстетически. Хотя бы по способу существования. Мы же консервативный театр…

16.

Мария Игоревна, тоже вполголоса, принялась объяснять Макаровой, что

театральные постоянно рассказывают о своих идеях, планах, которым никогда не суждено сбыться. Потому что театральные любят говорить, а не работать. Добрая половина труппы постоянно пасётся у Галуста в кабинете, спрашивает новые пьесы, жаждет интересной работы, но всё это заканчивается задушевными разговорами, пьянками, похмельем. Геля вон (сигаретой Мария Игоревна указала на подругу) второе десятилетие носится с идеей мемуарного сборника про умерших артистов. А воз и ныне там. Странное дело, но актёры совершенно не способны на серьёзные инициативы, мы же только исполнители чужой воли, чужих слов, понимаешь?!

Макарова понимала. Несмотря на никчёмность, весь этот громкий, разношёрстный люд нравился Макаровой. Она всем легко и охотно верила. И Геле, рассказавшей ей о будущей книге, и совсем захмелевшему Шахову, страдающему без большой и современной пьесы,

Рамиле, мечтавшей снять документальный фильм о Марии Игоревне на местном телевидение.

– Я уже придумала пролог: фильм начинается за кулисами, там, где у нас свалены декорации. Там, в тёмном уголке, среди реквизита к драмам Шиллера и Шекспира, до сих пор торчит огромный бюст Ленина, покрашенный серебристой краской. Получится символ соединения театра и жизни, старого и нового времени…

– Правда, красиво. – Макарова курила одну сигарету за другой и быстро пьянела.

– Между прочим, Рамиля рассказывает мне об этом прологе второй

Сезон, – "подколол" её Галуст.

– Вот и мне тоже, – вмешался в разговор Шахов. – Крайне нужна современная пьеса. Я хочу выступить как режиссёр, да.

– Ну, – Галуст покраснел ещё больше, – если это не только пьяный трёп, заходи ко мне завтра, у меня есть кое-что для тебя. Сам написал.

– Сам? – восхитилась Макарова.

– Он у нас на все руки мастер, – гордо сказала Геля, будто это она пьесу написала. – Знаешь, как его за это девушки любят.

– Неправда! – сказал Шахов, плюхнувшись в кресло. – В этом театре все девушки любят только меня!

– Ага, я видела как на "Властелина колец" ты ходил с одной, – решила обидеться Рамиля. – А на "Гарри Поттера" уже с другой…

– А тебе-то что за дело? – Шахов был намеренно груб. Вино впечатало его в кресло, сделало тяжёлым, трудным.

Вместо ответа Рамиля выбежала и хлопнула дверью.

– Кстати, девушка, – обратил Шахов взоры на Макарову, – у вас приятный голос и хорошая дикция. Вы не хотите поучаствовать в озвучивании сериалов для "Канала Принцессы?" У меня там есть кое-какие связи…

Макарова смутилась, пробормотала что-то о своей любви читать вслух, но вряд ли её услышали: поставив галочку, он уже возился с банкой шпрот, выуживая сочащиеся маслом кусочки, громко чавкая.

Из-за обилия выпивки и закуски в комнате повис тяжёлый запах завтрашнего похмелья. Мария Игоревна давно уже не сходилась в театре вот так, накоротке, отвыкла, значит, от этих обильных и бессмысленных возлияний.

17.

– Ну, вот, обидел девушку, – сказала Мария Игоревна. – Зачем?

– А меня все, все тоже обижают…

– А ты заходи, заходи за пьесой-то. – Галуст наконец решился выяснить отношения. Сжал кулаки и пошёл на Шахова. – Может, и я тебя чем обидел?

– Чем? – пьяно таращился на него Шахов, теряя остатки обаяния.

– Ну, не знаю… – растерялся завлит, собравшись с силами, выпалил: -

А ты последнюю программку видел?

Все курили, отчего в тесной гримёрке с тремя зеркальными стойками, стоял непроходимый смог. Глаза слезились, люди с трудом видели друг друга, а открыть окно не догадывались. Да и опасно: пьяные все, а в театре окна – у самого пола начинаются, один шаг, и ты – в полёте.