Не только детектив  - Анна и Сергей Литвиновы Страница 30

Сюда прилетала Маргарита.

Жители Лебедяни не сомневаются, что перед балом у сатаны именно здесь, в ночном стремительном Дону, купалась возлюбленная Мастера, ставшая ведьмой от горя и бедствий, поразивших ее. Очень уж все совпадает: «Сосны разошлись, и Маргарита подъехала по воздуху к меловому обрыву. За этим обрывом внизу, в тени, лежала река. Туман висел и цеплялся за кусты внизу вертикального обрыва, а противоположный берег был плоский, низменный. На нем, под одинокой группой каких-то раскидистых деревьев, метался огонечек от костра».

Точь-в-точь берег Дона в Лебедяни. Тот, кто такую красоту однажды видел, вряд ли когда забудет.

Прогулки и полеты

Жарким июньским днем 1938 года на станции Лебедянь сошел блондин с бело-голубыми глазами, с пиджаком на плече и в голубой рубашке с распахнутым воротом. Лошади отвезли его в деревянный дом на тихой пыльной улице. Здесь Михаил Афанасьевич Булгаков прожил 24 дня.

В доме были вечно закрыты шторы. Писал Булгаков днем – при свечах. На улицу выходил с наступлением сумерек.

От его дома всего квартал пройти вниз, к реке, – и, пожалуйста, видны как на ладони и вертикальный меловой обрыв, и сосны на верху его, и низменный пустынный противоположный берег. Все как в романе.

И время есть, еще два года до кончины, чтобы вставить лебедянский пейзаж в великий роман. Вернувшись в Москву, Булгаков принимается густо править машинописную рукопись «Мастера».

Гуляя по вечерней лебедянской улице, всякий день проходил Булгаков мимо дома, где полувеком ранее родился в семье священника его коллега и добрый приятель Евгений Иванович Замятин (у Булгакова – дом номер 24 по улице Ситникова, у Замятина – 14).

Знал ли Михаил Афанасьевич, что это – замятинский дом? Знал, конечно. В провинции все про всех знают.

Ведал ли, что уже больше года нет на свете Евгения Ивановича? Что похоронили Замятина на кладбище под Парижем, и лишь горстка людей, Марина Цветаева в том числе, проводили великого писателя в последний путь? Что Ремизов сказал о Замятине над гробом: «За 29 лет литературной работы осталось – под мышкой унесешь: но вес – свинчатка»?

Наверное, о деталях смерти изгнанника Булгаков не ведал. О самой кончине, похоже, знал. Хоть и тяжко тогда доходили вести из-за границы, тем более об эмигрантах (время-то самое глухое, расстрельное!), да уж, пожалуй, дотащилось до сталинской Москвы печальное известие…

Уж на что крошечный город Лебедянь (25 тысяч население!), а соседствуют здесь и Замятин, и Булгаков. И Андрей Белый здесь бывал, и Пришвин. Лев Толстой в свое время наезжал на знаменитые конские ярмарки. У Тургенева один из рассказов в «Записках охотника» так и называется: «Лебедянь».

Замятин привозил сюда друга – Кустодиева и даже назвал в его честь в рассказе «Русь» провинциальный дореволюционный городок (один к одному Лебедянь)… городом Кустодиевым.

Отчего такое сгущение талантов в обычном русском городке? Может, оттого, что природа здесь особенная? Или воздух? («Медовый месяц в Лебедяни» – назвал свое пребывание здесь Андрей Белый. Потому назвал, что воздух в городе – «медовый».) А может, люди здесь такие, что таланты к себе притягивают?

Прототипы

Лебедянь середины прошлого века – с ее огромными конскими ярмарками, трактирами, барышниками, князьями, приживалами, маркерами – навсегда осталась в памяти благодаря тургеневскому очерку. Город образца начала века нынешнего ^[5] запечатлен в замятинском «Уездном». Первая повесть молодого инженера-кораблестроителя сделала его знаменитым в интеллигентных кругах России.

А было так: возвращался Замятин из отеческого лебедянского дома в «бесцветный, ежедневный Петербург». Проснулся на полустанке: в окно глянуло лицо станционного жандарма: «низко нахлобученный лоб, медвежьи глазки, страшные челюсти». Прочитал название станции: Барыбино. Так, в короткий миг озарения (столь хорошо известный писателям), и имя героя «Уездного» родилось – Анфим Барыба, и вся повесть.

В Лебедяни знатоки городской истории обязательно покажут приезжим места, описанные в «Уездном»: и Стрелецкий пруд, где Барыба за бабами подглядывал («а после – хоть и спать не ложись, такие полезут жаркие сны, такой хоровод заведут, что…»), и место, на котором кожевенный завод стоял, коим руководила купеческая вдова Чеботариха.

Эта купчиха едва не поссорила двух русских классиков. Замятин взял да из своего родного города перенес Чеботариху в повесть, не переменив ни внешность ее, ни фамилию. Внешность, если помните, не самую симпатичную.

«Чеботариха на линейке своей расползется, как тесто, и, губы поджавши, скажет:

– Никак ни можно, батюшка, бизпридстанно биение сердца».

Оказалось: та самая Чеботариха, без изменений «вставленная в книжку», – ни больше ни меньше как родная тетя… Пришвина. С сетований Михаила Михайловича на то, что Замятин его род оскорбил, и началось знакомство двух литераторов.

Сегодняшняя Лебедянь напоминает о Булгакове и Замятине не только мемориальными досками. Люди и вещи порой словно просятся в булгаковский ли, замятинский ли роман.

Иду по центру города. Величественный собор прошловековой постройки, торговые ряды. Все – как в сотне других патриархальных малых российских городов. Вдруг за углом – неоновые всполохи ресторана. За пластмассовым столиком, под зонтиком, прямо на улице, по-парижски, сидит детина в спортивном костюме. Пьет пиво. На столе лежит радиотелефон. Хозяин с тоской смотрит на него. Телефон не звонит.

Неподалеку – одна из немногих в центре города многоэтажек. На крыше кто-то вывел аршинными буквами: МЫ. Что значит «мы»? Почему – «мы»? Имеет ли отношение к замятинскому роману?