Желание исчезнуть - Константин Куприянов Страница 3

– Видим, видим, – ответил ему скрипучий голос из коридора.

– Оба-на. Ну-ка, кто здесь?

Кузьма шагнул из залитой солнцем комнаты в тенистый коридор и наткнулся на старика.

– О, дед! А я-то брожу, ищу вас! Где Полина-то?!

– Где-где, в школе.

– А ты чего тут?

– Спал я. Тут слышу, этот дикобраз разлаялся. Пришлось вставать. Ну здра-авствуй!

– Привет, дед! Спасибо, что присмотрел, – Кузьма обнял старика, который вообще-то приходился ему тестем, но все, даже покойная Галина, звали его «дед».

– Помянем?

Они выпили на кухне.

– Так что произошло? – спросил Кузьма, тяжело вздыхая.

– Никто не знает. Однажды утром заглядываю к ней – лежит. Думаю, отдыхает, устала. Не стал беспокоить – воскресенье, у неё выходной… – глаза деда стали сырыми, но он не заплакал. – В полдень заглядываю, трясу – лежит, не двигается. Тронул губы – холодные, не дышит. Вызвал врача: говорит, с ночи мёртвая. Вот и всё.

Кузьма помолчал и спросил:

– То есть не бомба и не пуля?

– Нет, да какая тут пуля? Ты о чём? – удивился дед.

– Я думал… да так, – Кузьма потёр лоб. – Ладно, выдай мне какой-нибудь одежды и веди.

До кладбища был километр – две сигареты ходу в одну сторону. Её могилка ещё выглядела свежей, хотя и прошло два года. Галина покоилась рядом с матерью, здесь же маленькими холмиками отдыхали родители Кузьмы. Ей выпало лучшее место – под сенью сосновой лапы, которая не должна была разрастись и достать сюда, но Кузьма с дедом согласились, что спиливать не стоит.

Кузьма обрадовался, что жену охраняет вечно бдительная хвоя, а также подумал, что ни горем, ни лишним воспоминанием ей не поможет. Он знал, что люди умирают на войне. И стал вскоре смотреть не вниз, где, припорошенный иголками, был конечный след его Галины, а прямо перед собой. Дед хмуро наблюдал, как изменяется его лицо, но не подал виду, когда они вернулись к разговору.

Борька тёрся рядом, скулил.

– Жрать небось хочет.

– Пошли, Борька-пройдоха, поедим.

Вернулись. Кузьма набросал псу тушёнки из холодильника, а сам съел макарон по-флотски, которые нашёл там же, расспросил про хозяйство и дом. Потом уточнил про Полину:

– Ей же сколько, дед? Уже четырнадцать?

– Пятнадцать.

– Ох, точно, ёшкин кот!.. Когда придёт?

– Да кто её знает. Я особо уже не контролирую.

– Как так? От рук отбилась? Ничего, это мы поправим.

– Не надо, Кузьма. Ей-то потруднее твоего далось.

– Чего далось?

– Ну это, – дед мотнул в сторону улицы, имея в виду Галинину могилу, но Кузьма его не понял.

Днём он завалился на кровать, обнял пришедшего поласкаться Борьку и задремал. Со дня отъезда из Одессы его всё время тянуло спать, но нынешнее его состояние отличалось от того, что он испытывал на войне или в поезде. Из того некрепкого, тревожного сна он выскакивал легко, чувствуя себя отдохнувшим независимо от того, сколько он длился. Мирный же сон тёк и тёк, но никак не напитывал его силой.

Спал он по-прежнему некрепко, но теперь вставать было труднее раз в десять. Он поднимался, брёл в туалет, натыкался на старые и новые предметы (какие-то помнил, какие-то нет), гремел дверями, потом, не видя вокруг себя, шумно брёл обратно в постель, где Борька преданно ждал, высунув язык.

– Сейчас, сейчас, – бормотал Кузьма, обнимая пса, – сейчас встану…

Но вместо этого вновь падал в тёмную дыру, слышал шум и голоса, которые больше не имели материальной силы. Они просто продолжали существовать где-то в параллельной реальности, ведь когда он комиссовался, не кончилась ни война, ни осада. И где-то там новые, безымянные ребята продолжали гибнуть, а он на халяву выскочил из четырёхлетнего кошмара, получив белый билет за очередное ранение, но это лишь недоразумение – Серов ошибся – он должен на самом деле вернуться, обязан вернуться, обязан!..

Кузьма вскочил: «Обязан!» – дом сотрясся от его крика, но только Борька бросился на выручку хозяину. Дед и Полина притихли на кухне. Начинался вечер. Стемнело и похолодало. Натянув армейские штаны, Кузьма вышел к своим.

– Поля, – сказал он растерянно. – Как же ты выросла.

Пухлая невысокая девочка, копия матери, коротко подняла от чашки чая водянистые глаза. Борька почему-то гавкнул.

– Тихо ты. Узнаёшь меня?..

Кузьма шагнул под лампу, одиноко освещавшую кухню. Дед с тревогой смотрел на него.

– Ну ты шо, доча? – попытался заговорить ласково. – Не признаёшь батю?.. Скажи уж чего-нибудь.

– Привет, – пискнула Полина. Борька опять залаял.

– А ну тихо! – рявкнул Кузьма. – Чего говоришь?

Но Полина уже сжалась и умолкла.

– Она его побаивается. Уведи, а? Он же в дом не ходит, – сказал дед.

– Да какого хрена?! Я пса четыре года не видел. Пусть уж посидит тут. Эй, Борян, сидеть!

Борька нехотя сел.

– На, поешь, – Кузьма вывалил ему ещё тушенки.

– Слушай, Кузь, мы тут не очень-то богато живём, чтоб пса человеческой едой кормить, – тихо заметил дед.

– Да? Ну теперь-то заживёте. Папка вернулся!

Он резко шагнул вперёд, Полина поднялась со стула, и он притянул её к себе, обнял. Девочка сжалась, боясь шевельнуться, но потом осторожно обняла его спину, с трудом соединив за ней руки. Кузьма чувствовал неловкость. Какое-то забытое чувство шелестело в груди, но он не распознавал его. Постепенно нарастало раздражение от неловкости и того, что дед и Борька наблюдают за этой сценой. Кузьма хотел выругаться, но кое-как остановил себя.

– Ладно, забыла, понимаю, – нехотя признал он, не заметив, что Полина едва не плачет. – У меня для тебя подарки.

Сходив в комнату за вещмешком, он вернулся с трофеями: выложил на стол золотые женские часики, инкрустированные какими-то камнями, и пару серёг с жемчугом. Полина уставилась на драгоценности, не понимая.

– Ого, – выдохнул дед. – Да это тысяч на двести тянет, а?

– Возможно, – гордо сказал Кузьма. – Сувенирчики. Только тут камушка не хватает.

Он показал на циферблат часов в том месте, где зияла чернота вместо бриллианта.

– Целая история, кстати, – Кузьма сел за стол. – Выменял камушек, понимаешь? На хлеб обменял. Бывали и такие месяцы, Поля.

Она растерянно разглядывала украшения, словно не понимая, о чём идёт речь. Потом отодвинулась от стола, встала, выпрямилась.

– Не нравятся? – удивился Кузьма.

Девочка склонила голову, глядела с осторожностью, как будто готовясь, что её отчитают за несколько слов, и, наконец, негромко сказала: