Нет худа без добра - Мэтью Квик Страница 3

Может быть, мама оставила мне в наследство Вас, Ричард Гир!

Возможно, Вам и мне и вправду суждено быть вместе.

Словно в доказательство синхронистичности ^[7] всего этого (Вы читали Юнга? А я читал. Вы удивлены?), мама безжалостно освистывала все выступления китайцев и на Олимпиаде 2010 года в Ванкувере – даже прыжки и пируэты китайских фигуристов, которые были так грациозны. Как раз вскоре после этого я заметил ослабление ее умственной деятельности, если мне не изменяет память.

Это случилось не сразу, началось все с мелочей: она забывала, как зовут людей, с которыми мы встречались ежедневно, оставляла не выключенной на ночь плиту, не могла сказать, какой сегодня день, не могла найти дорогу в районе, где прожила всю жизнь, постоянно теряла очки – часто они были у нее на голове, – было много подобных несуразностей.

(Но Вас, мистер Гир, она никогда не забывала. Каждый день она разговаривала со мной-Вами. Имя Ричард прочно засело у нее в голове.)

Честно говоря, я не могу точно сказать, когда у нее начался этот умственный спад, потому что я довольно долго притворялся, что не замечаю его. Я всегда плоховато справлялся со всякими изменениями. Я не хотел поддаваться маминому помешательству, не сразу решился стать Вами. Я тугодум и нерасторопен, как, несомненно, говорят умные люди вроде Вас.

Врачи сказали, что это не наша вина, что, даже если бы мы обратились к ним раньше, все кончилось бы, по всей вероятности, так же. Они сказали это нам в больнице, когда нас не пускали к маме после операции и мы раскричались. Социальный работник разговаривал с нами в отдельном кабинете, пока мы ждали разрешения увидеть маму. А когда мы увидели ее с забинтованной головой, как у мумии, и с желтой кожей, это было просто ужасно, и, судя по обеспокоенным взглядам медперсонала, мы представляли собой жалкое зрелище.

По нашей просьбе один из социальных работников спросил врачей, не могли ли мы раньше сделать что-нибудь, чтобы рак не развивался, не были ли мы слишком беспечны. Вот тогда-то врачи и сказали, что это не наша вина – даже притом, что мы несколько месяцев не обращали внимания на симптомы, притворяясь, что все в порядке и отмахиваясь от жизненно важной проблемы.

Даже несмотря на это.

Это была не наша вина.

Надеюсь, Вы мне верите, Ричард Гир.

Это была не моя вина и не Ваша.

Вы прислали только одно письмо, но Вы были с мамой до конца – и в ящике с нижним бельем, и, в моем лице, у ее постели. Я был Вашим посредником, Вашим воплощением.

Врачи всё твердили, что мы ничего не могли сделать.

Инфильтративная опухоль мозга, как осьминог, запустила свои щупальца глубоко в мамин разум, и мы никак не могли этого предвидеть или предотвратить, повторяли нам врачи простым и ясным языком, который был бы понятен и менее образованному человеку.

Мы были не виноваты, мистер Гир.

Мы сделали все, что могли, и даже притворялись, но есть силы, с которыми простым людям не справиться, что подтвердил нам беспомощным и печальным кивком один из социальных работников в больнице.

– Даже такой знаменитый актер, как Ричард Гир, не мог бы обеспечить лучшего ухода своей матери, – сказал он, когда я упомянул Вас и посетовал, что я такой никчемный человек, не смог позаботиться о своей единственной матери, а ведь это было моим единственным занятием, единственной задачей в жизни.

– Жалкое ничтожество! – завопил маленький человечек у меня в желудке. – Дебил! Идиот!

Осьминог у мамы в мозгу прикончил ее всего несколько недель назад, и теперь, после того как операция и химиотерапия не спасли ее, у меня в памяти осталось лишь какое-то мутное пятно, которое то растягивается, то сжимается.

Врачи перестали лечить ее. Они сказали нам:

– Это конец. Мы очень сожалеем. Постарайтесь обеспечить ей по возможности комфортные условия. Уделяйте ей побольше времени. Поговорите с ней напоследок.

– Ричард? – прошептала мама в ту ночь, когда она умерла.

И это было все.

Одно.

Единственное.

Слово.

Ричард?

Вопросительный знак слышался явственно.

Этот вопросительный знак преследует меня.

Он навел меня на мысль, что всю ее жизнь можно обозначить знаками препинания.

Я не был расстроен тем, что последнее слово, произнесенное мамой, было обращено не к ее родному сыну, а к Ричарду, потому что оно включало и меня, воображаемого двойника Ричарда Гира.

В тот момент я был Ричардом.

Не только в ее воображении, но и в моем.

Притворство может пригодиться в самых разных случаях.

Теперь мы слышим, как птицы щебечут утром, когда мы сидим на кухне и в одиночестве пьем кофе, хотя сейчас зима. (Это, должно быть, очень выносливые городские птицы, которые не боятся низких температур, или же слишком ленивые, чтобы улетать.) Мама всегда включала телевизор на полную громкость – она любила «слушать, как говорят люди», так что раньше мы даже не знали об этих птицах. За все тридцать девять лет, проведенных в этом доме, мы впервые услышали, как птицы щебечут солнечным утром, пока мы пьем кофе на кухне.

Целая птичья симфония.

Вы когда-нибудь слушали, как щебечут птицы, прислушивались по-настоящему?

Это так красиво, что в груди становится больно.

Венди, мой консультант по переживанию утрат, говорит, что мне надо больше общаться с людьми и образовать «группу поддержки» из друзей. Венди была у нас на кухне как-то утром, когда птицы пели, и, услышав их, остановилась на середине фразы, прислушалась, прищурила глаза и сморщила нос.

– Слышите? – спросила она.

Я кивнул.

Победная улыбка расцвела на ее лице, и она произнесла жизнерадостным тоном чирлидерши, как может произнести только такой, как она, молодой человек:

– Им нравится быть вместе, в стае. Слышите, как они счастливы, как им весело? Вам тоже надо найти свою стаю. Покинуть наконец гнездо, так сказать. Полетать. Полетать, Бартоломью! Вокруг полно свободного неба для смелых птиц. Вы хотели бы полетать, Бартоломью? А?

Венди произнесла все это очень быстро, так что к концу своей ободрительной тирады совсем выдохлась. Лицо ее раскраснелось, как грудка у малиновки, – оно краснеет у нее всякий раз, когда ей кажется, что она сказала что-то необыкновенное, чрезвычайно важное. Посмотрела на меня широко раскрытыми – «калейдоскопическими», как поют «Битлз» ^[8], – глазами, и я понял, что я должен сказать в ответ на ее призыв, чего она ждет, что сделает ее счастливой, придаст смысл ее пребыванию в моей кухне и докажет, что ее усилия были не напрасны, – но я не мог сказать это.