М.Ф. - Энтони Берджесс Страница 3

– Так говорят.

– Вам многое предстоит узнать до своего дня рождения. В сговоренном браке нет ничего слишком страшного. Французская цивилизация основана на сговоренных браках.

– Я требую права выбора.

– Правильно, – снисходительно сказал Лёве, заталкивая меня в свою папку для бумаг. – Требуйте. Но больше не столь чудовищно аморальным способом. Это был очень постыдный поступок.

– Бесстыдный.

– И также бесстыдный.

Когда Лёве ушел, я позвонил в Карибскую авиакомпанию, заказал билет в один конец до Гренсийты. Следующий рейс отправлялся из аэропорта Кеннеди в 22.00. Значит, Лёве не было необходимости резервировать вот этот номер в «Алгонкине», за который мне придется платить из пятисот долларов (каждый цент нужен). Мы могли посовещаться па Центральном вокзале, куда я прибыл в мерзком поезде из Спрингфилда, штат Массачусетс. Или у него в офисе. Хотя здесь я все-таки получил какие-то реальные деньги. Я принял душ, откопал в саквояже чистую рубашку, зеленые легкие летние брюки. Перекладывая из синих летних брюк монеты, спички, перочинный нож, обнаружил скомканную бумажку. Записка фломастером. «Классный протест. Надеюсь, еще как-нибудь где-нибудь попротестуем. Мир тесный-претесный. Помни Карлотту». Как она умудрилась сунуть этот клочок? Да, конечно, шла адская драка между нашими соучастниками студентами и вооруженной полицией кампуса. Мы скрылись в толпе, поскорее прикрыв функциональную наготу, удостоверявшую нашу преступную личность. Она привела меня к себе в комнату в «Лорд-Камберленд-Инн», заказала сандвичи, кофе. Потом меня достал «Косолапый», и вырвало в туалете. Извергая и извергая рвоту, я все думал, что моя нагота до сих пор там шалит. Мой акт, подобно возвышенной проповеди, был широко транслирован идиотами протестантами. Фабер, вы исключены. Нет, нет, я уезжаю.

Приняв душ и одевшись, я поискал телевизор. Поскольку дело было в «Алгонкине», он прятался в тумбе красного дерева. Строгая литературная традиция, Росс, слепой Тербер, жирный Вулкотт, все кругом ниспровергавшая Дороти Паркер. [11]Я переключал капал за каналом, но они молчали, как бы утешая этих литературных призраков. Завывала поп-группа в грязных клетчатых рубашках и джинсах «ливайс». Шел какой-то старый фильм с похоронами, на гроб с рыданиями возлагали венки под музыку, звучавшую, как «Смерть и Преображение». Не вызывавший доверия молодой человек в черном говорил хрупкой вдове в трауре:

– Не плачь, ма. По-моему, он живет в своих делах и в нашей памяти.

Реплика насчет продолжения жизни годилась для моего собственного покойного отца, хотя от него не осталось отцовского образа, даже мои физические воспоминания были не вполне надежными. Я просто не мог увидеть никакого лица. Отец жил по собственной воле, столь полно выраженной в завещании. И тут я вспомнил о его смерти. Самолет – Карибской авиакомпании? – захваченный, направленный в Гавану, разбился при посадке. Куда он летел? По делам, в связи с делами, разведать открывавшиеся возможности в Кингстоне, в Сьюдад-Трухильо, может быть, даже в Гренсийте. «Анна Сыоэлл продактс», мое обусловленное наследство.

Я попробовал другой канал, там в замедленной съемке шла какая-то белиберда с батутом, спортсмены сонно левитировали под мелодию вальса – «Жизнь артиста», «Утренние газеты», «Венская кровь», что-то вроде. На другом канале гость шоу, краснокожий индеец в красивом костюме и шестиугольных очках, рассуждал про племена вескерини и ниписсинг, живущие ныне, увы, лишь в названиях неких псевдоиндейских курьезных поделок, производящихся в Висконсине. Я вспомнил: это члены семьи Великих Алгонкинов: [12]редкостное совпадение. Западная Сорок четвертая улица была индейской территорией; несколькими домами дальше стояли ирокезы, традиционно именуемые врагами алгонкинских народов. Погружаясь в дремоту, я задался вопросом, почему алгонкины и ирокезы похожи на птиц. Дело вовсе не в перьях, которые они носили; постой, постой, – голуби. Я видел один документальный фильм о Берлинской стене, где комментатор довольно бегло упомянул о голубях; они промышляли тут и там, на востоке и на западе, перелетали через стену, присаживались, вили гнезда, в блаженном неведении о жестокой идеологии, разрезавшей город напополам. Граница между Канадой и мятежным Союзом [13]означала для ирокезов и алгонкинов лишь мимолетные объединения чужаков. Наступала Луна Ясных Ночей, за ней шла Луна Листьев; при Луне Снегоступов умирал долгий охотничий год; своевременно возвращались опечи и оваисса; каркали дахинды; Гитче Гуми, Большая Морская Вода, Старшее Озеро, терпеливо вбирало поток Муджекиви, и вава – дикий гусь – кричал над ним, хлопая крыльями: «вава-вава». А все белые люди становились на расстоянии бледнолицыми, француз и англичанин, роялист и республиканец, с их в конечном счете двусмысленными языками.

В моем сне возникла, шамкая, беззубая скво, почти вслепую нащупывая путь; вождь в уборе из перьев, длинном, как клавиатура, прогремел: «Она из коко-кохо». Совы бурей растрепанных перьев вспорхнули над ней и умчались. Одна сова села ей на левое плечо, покачнулась, устроилась, уставилась, как сова, мне в глаза и заговорила. «Эса, эса», – насмехалась она. Я выбрался наверх из лопнувших перьевых перин и проснулся. Лежал, тяжело дыша, чувствуя вкус соли на верхней губе, словно пил текилу. На нёбе грязным слоем лежал застоявшийся дым синджантинок. Длинный день шел к концу. Кружился остаточный образ птиц или ангелов. Это по телевизору шла программа об охоте в штате Мэн. Потом ворвалась реклама, что-то серьезное, про желудочную кислотность и язву. Я взглянул на свои часы, но они остановились в 19.17. Набрал ЯЗЗВА, и не получил ответа. Сбитый с толку рекламой, я вспомнил, что ЯЗЗВА надо набирать в Лос-Анджелесе, а в Нью-Йорке – ПСИХОЗ. На юге и на севере время столь же болезнетворно, как Mauer, [14]параллель, таксономия. [15]ПСИХОЗ сообщил мне, что пора обедать.