Комната страха - Вадим Левенталь Страница 3

1

Окончательно всё стало складываться, начиная с того момента, – я шел по мосту Лейтенанта Шмидта и – иногда бывает, вдруг слышишь забытый запах так отчетливо, будто это не эффект памяти, а именно что те же самые молекулы вдруг осели на слизистой носа – короче, я делал вид, что чешется нос, а сам нюхал свои пальцы, – когда раздался звонок.

Лило как из ведра, молнию на куртке заело, мне пришлось перехватить зонтик подмышкой, согнуться в три погибели, чтобы расстегнуть куртку и достать из внутреннего кармана телефон, и вот таким знаком вопроса на горбу моста я судорожно нажал кнопку, прижал телефон к уху и услышал Степаныча:

– Что нового?

Я сказал, что ничего. Он пожевал еще какие-то слова, что у него тоже ничего особенного, что что-то такое движется, но что – пока ничего определенного, потом спросил:

– Ты кому-нибудь говорил?

Я сказал, что нет, и Степаныч отключился со словами:

– Ну давай там.

Я сунул телефон обратно, рывком затянул молнию и пошел дальше, бормоча под нос ругательства: ветер забрасывал воду под зонт, фуры, грохочущие по металлическим сочленениям моста, поднимали за собой водяную взвесь, и я с завистью поглядывал на белую громаду лайнера, который приплыл из черт знает каких стран, где уж точно не бывает такого омерзительного дождя, – но дело было даже не в этом – из-за звонка я забыл запах. Он выветрился из памяти, осталась лишь сухая логика: мальчик, ловивший на пальцах запах своей первой девочки, шел от нее по этому же мосту, удаляясь от ее милого, полудетского, но что до деталей – уже в дымке неразличимого лица со скоростью семнадцать лет в три шага.

Поэтому, а не просто из-за дождя, у меня было поганое настроение. Нужно было где-то спрятаться ненадолго, но в этом чертовом районе ведь нет ничего – прошла целая вечность, прежде чем я набрел наконец на какую-то дверь: оказалось, ночной клуб. Клуб как клуб, народ только собирался, я сел у стойки и стал ждать, пока можно будет что-нибудь заказать: барменша (с лицом, которое было бы симпатичным, если бы не безудержный пирсинг) болтала через стойку со своей подружкой. Подружку я плохо видел: мешала конструкция стойки. Я ждал, ждал, потом не вытерпел, довольно резко что-то буркнул, тогда девица нехотя обернулась ко мне, а подружка на мгновение наклонилась, чтобы посмотреть на меня.

Через минуту, со стаканом в руке, я уже думал, что бы такое сказать, – мне хотелось, чтобы она еще раз наклонилась: в первый раз я ее не разглядел. Ну и я ничего лучше не придумал, кроме как спросить:

– Почему «Сушка»?

– Что? – Ряды колец мотнулись в мою сторону.

– Почему называется «Сушка»? Вы тут что, сушки едите?

Барменша иронически посмотрела в сторону своей собеседницы и повернулась ко мне спиной: из мигающей темноты к ней требовательно тянулись мятые сотки.

– Все люди делятся на два типа, – подружка еще раз на мгновение наклонилась, чтобы убедиться, что я ее слушаю, и снова я не успел разглядеть ее, – одни спрашивают, едят ли тут сушки, а другие – что тут сушат.

– А вы, значит, праведников отправляете в рай, а грешников в ад? Куда тех, кто спрашивает про сушки?

Она встала, но из-за ее лица в меня теперь вперивался то белым, то синим пульсирующий софит, и я всё равно ее не видел, только слышал, как она сказала, уже отворачиваясь:

– Мы подумаем!

Она пошла в сторону сцены и по-хозяйски вспорхнула на нее, но удивиться я не успел: затрезвонил телефон – не из куртки, из джинсов, значит, было пора. Я быстро сказал, где меня ждать, махом допил бурбон и вышел на улицу; девчонка как раз устраивалась у клавиш, я успел услышать первые переборы, прежде чем самому со своим зонтом стать музыкальным инструментом: дождь, кажется, лил только сильнее.

Вот единственный мой просчет за все эти дни: я успел забыть, что в Петербурге путь из А в В никогда не равен пути из В в А, и оказался на унылой узкой набережной сильно раньше, чем надо было. Спрятался в подворотне – пахло, как обычно, но когда куришь, не так заметно. Пару сигарет я выкурил, вышагивая из одного чернильно-черного угла в другой, коричнево-черный от мерцающего во дворе фонаря, пока не дернулся снова телефон в джинсах.

– Ну вот я стою, тут арка такая большая, прямо напротив.

Я сказал ему, чтобы ехал неторопливо вокруг Новой Голландии.

– Новая Голландия? Это что такое?

Я объяснил, что справа от него темное пятно и есть Новая Голландия; он, кажется, обрадовался.

– Так а вы-то где?

Пришлось сказать ему, чтобы делал, что говорят.

Его труповозка два раза прошелестела мимо – фары выхватывали рыбьи глаза луж и мокрые щупальца кустов с той стороны канавы, – «хвоста» за ним не было. На третий раз я заранее вышел из укрытия и, резко схлопнув зонт, шагнул навстречу его «лексусу» – оказалось, это у него «лексус». Парень был на редкость общительный и довольный жизнью.

– А чего вы назад? хотите вперед? – Я отказался. – Куда двинем? тут постоим? или вокруг ездить? О’кей. Прикиньте, двадцать лет живу в этом городе и не знал, что это Новая Голландия называется.

Святая, блин, невинность – костюм, кожаный салон и кокаин в шоколаде. У него даже визитная карточка была: финансовый аналитик. Я хмыкнул, когда он мне ее протянул.

– В общем, по вашему вопросу… – Он что-то бодро, но очень путано стал объяснять «по моему вопросу», куда он звонил и с кем говорил; имена все были незнакомые. – Честно говоря, надо мной смеялись, конечно, когда я говорил. Типа, а «Газпром» тебе не нужен и всё такое. Я и сам за сомневался, подумал, может, это типа розыгрыш или что? – Он всё взглядывал на зеркало, пытаясь разглядеть меня, но я знал, куда садился. – В общем, сегодня утром звонок был. Сказали, что, может быть, что-то и есть, но, типа, хотелось бы услышать конкретные пожелания и всё такое. Андрей Петрович – ничего не говорит вам? Мне тоже. Это он сказал, что он Андрей Петрович. В общем, формат дальнейшей работы… – Он стал с удовольствием объяснять, сколько денег он хочет.

Сквозь тонировку видны были только бледные, смурной пеленой подернутые угли – фонари, окна, стоп-сигналы, – кружась, заворачивали, заворачивали мимо – из иллюминатора подводной лодки, скользящей по дну моря, думал я, так смотрелся бы бледный блеск ворованного золота (ведь золото всегда ворованное).