Невероятная история индийца, который поехал из Индии в Европу за любовью - Пер Дж. Андерссон Страница 3

В деревне ей, как правило, доставалось задание рисовать магические фигуры на стенах домов по случаю ежегодных праздников. У нее был художественный взгляд и золотые руки. Ее работы были очень востребованы, даже среди брахманов. Если приближался праздник, она вставала рано, обмазывала коричневые глиняные стены хижины коровьим навозом и начинала их украшать. Заканчивая работу в доме у одной семьи, она сразу же принималась за работу в соседском доме. За день до праздника Калабати ходила с рассвета до заката от дома к дому и рисовала людей с тонкими ногами и руками, вьющиеся растения и цветы с тонкими листьями. Белый цвет, которым она рисовала на терракотово-красных глиняных стенах, она сделала сама из рисовой муки и воды.

В первом бледно-желтом утреннем свете в день праздника на всех деревенских хижинах можно было увидеть прекрасный орнамент. Все это сотворила Калабати. Пикей смотрел, как мать рисовала на стенах, и спрашивал себя, почему она никогда не рисует на бумаге.

Калабати родилась в племени Кутиа Кондх (Kutia Kondh).

Наш коренной народ – потомки темных лесных людей, которые так долго, как только можно представить, жили здесь, пока не пришел степной народ, не вырубил лес и не начал возделывать пшеницу и рис, – рассказывала она Пикею. – Со степным народом, крестьянами, пришли война и болезни. Степной народ разделял людей на более ценных и менее ценных. До появления степных индусов мы не отличали один народ от другого. В то время не было человека, который жил в больших лесах более достойно, чем мы.

Мать была единственным человеком, которого он действительно знал. Остальная семья была ему почти чужой. Когда отец и братья приезжали субботним вечером из города, чтобы провести свободное воскресенье дома в деревне, у него возникало смешанное чувство. Отец ставил свой велосипед у стены дома и поднимал его вверх, а он начинал плакать от страха. «Не плачь же, посмотри, твой папа приехал со сладостями для тебя», – пыталась успокоить его Калабати. Тогда он умолкал, крепко сжимал зубы, брал, всхлипывая, сладкие хрустящие бурфи ^[4], воздушные и влажные гулабджамун ^[5] или тягучую английскую карамель из руки отца и сползал к матери на колени.

Каждое утро Калабати купала его в реке Кондподе. Иногда они спускались вниз к большому водовороту. Там пахло дикими цветами, растущими на берегу, и круглыми лепешками из коровьего навоза, которые сохли на освещенном солнцем склоне. Мать предупреждала, что нужно быть осторожным и не заплывать далеко, вытирала его спину кончиком сари и натирала все его тело кокосовым маслом так, что он сверкал на солнце.

Потом Пикей забирался на камень, гладкий от бурной воды, нырял, плавал и снова забирался на камень. Он мог это делать целую вечность. Он никогда не замерзал и никогда не простужался, поскольку толстый слой масла на его коже заставлял воду стекать каплями и поддерживал его тело в тепле так долго, пока солнце стояло высоко на небе. Летом, незадолго до сезона дождей, ручей и река почти пересыхали. Плотина Хираку, которую построили для заплыва на каноэ, забрала у реки Маханди большие массы воды. В начале июня там, где было русло реки, тек лишь маленький ручеек. Нехватка воды была бичом для жителей деревни. Когда они в обмен на это получали электричество, страдания, по крайней мере, обретали смысл, но электричество, которое производилось на гидроэлектростанции, использовалось совсем в другом месте. В вечерних сумерках все еще потрескивал костер и пылали масляные лампы. Когда река и ручей почти высыхали, Калабати с другими жительницами деревни в больших песчаных дюнах копала временные колодцы. В ямки глубиной в один метр со всех сторон стекала вода. Воду до дома Калабати носила в помятых, погнутых жестяных ведрах. Одно ведро на голове и по одному – в каждой руке.

Священники говорили, что неприкасаемые оскверняли все, что было чистым и святым. Когда Пикей приближался к деревенскому храму, его всегда закидывали камнями. Однажды (в тот год Пикей как раз пошел в первый класс) он спрятался в листве, готовый отомстить за всё. Когда начался ритуал и священники принесли наполненные глиняные кувшины, он вытащил рогатку, собрал камни с земли, зарядил и выстрелил. Пиф! Паф! Вода медленно начала просачиваться из разбившегося кувшина. Священники обнаружили мальчика и погнались за ним через всю деревню. «Мы тебя убьем!» – кричали они. Он спрятался в кустарнике из кактусов. Иголки нещадно вонзались в его тело, и он думал, что даже растения стремятся причинить ему боль. Спустя некоторое время он, окровавленный, отправился домой, чтобы мама его утешила. Мать гладила его по спине и мягко говорила о мире. Даже зная, что неприкасаемые и коренной народ враждебны друг другу, Пикей не знал, почему брахманы пришли в ярость из-за него. Он не понимал, почему он должен держаться подальше от храма, и у него не было объяснения, почему в него бросали камни. Все это лишь причиняло ему боль. Мать скрывала от него правду и приправляла свои утешения приукрашенными аргументами.

Когда дети из высшей касты случайно касались Пикея, они быстро бежали мыться в реке. «Почему они это делают?» – спрашивал он. «Потому что они грязные и неплохо, если они лишний раз помоются», – отвечала мать. «Им действительно нужна ванна! Фу, какие они были грязные!» – повторяла она до тех пор, пока его тревога не исчезала.

Калабати не имела права ходить в школу, она не умела ни писать, ни читать. Но она знала много других вещей. Она могла создавать собственные цвета, рисовать красивые орнаменты и смешивать листья, семена и корни растений для природной медицины. Ее жизнь состояла из ежедневных обязанностей. Каждый день работы выполнялись по заведенному распорядку. Она вставала затемно. Ее будильниками были кукарекающие петухи, а часами – положение утренней звезды на небосводе. Пикей еще оставался лежать на своей соломенной циновке на полу и слышал, как она моет пол, веранду и двор смесью воды и коровьего навоза. Ему казалось странным, что она использует коровьи какашки, чтобы навести чистоту, и это долгое время оставалось одной из загадок жизни, до тех пор, пока мать не объяснила ему, что это намного более действенное чистящее средство, чем белый химический порошок из деревенского магазина. Когда Калабати заканчивала убирать дом, то собиралась в путь, чтобы ухаживать за кукурузным полем семьи, а затем купаться в реке. Вернувшись, она стояла в своем темно-синем сари на свежевымытой веранде. Ее мокрые кудрявые волосы сверкали на утреннем солнце, когда она потихоньку выжимала хлопковой тряпкой воду из длинных прядей волос. Затем куст туласи ^[6] с благоухающими зелено-лиловыми цветами получал воду под пение мантры. После она шла в кухонный угол, окунала указательный палец в тяжелую каменную миску с красной киноварью, нажимала пальцем посередине лба и смотрелась в треснувшее зеркало. Наклонившись вперед, она рисовала себе толстые линии-подводки вокруг глаз. Подводку Калабати делала сама из смеси сажи и гхи, топленого концентрированного масла.