Ангел-хранитель - Владимир Сотников Страница 3

У родителей Федор бывал теперь редко, но не жалел об этом. Входя в родной дом – в месяц раз, может, – он чувствовал одну лишь тягость.

И сегодня тоже. Даже в тусклом свете лучины было заметно, какой унылый разор царит теперь в избе. А ведь Кондратьевы никогда не бедствовали, и дом, поставленный дедом Ильей, был в деревне из лучших.

– Здорово, Федь, – сказал Степан.

Он один улыбнулся брату и, отложив упряжь, которую чинил, встал ему навстречу.

Восьмилетний Пашка не сразу и заметил, что в избу кто-то вошел. Подняв голову от фигурки, которую вырезал из дерева, он посмотрел на старшего брата таким нездешним взглядом, какой Федор видел на картине итальянского художника Боттичелли в альбоме ангеловских барышень.

Мать месила тесто с такой яростью, словно не тесто это было, а горькое горе.

Но горе ее было не в квашне – сидело за столом, уронив голову на столешницу. Отец, как обычно, был пьян. Бутыль самогона, стоящая перед ним, была пуста. Услышав, что Степан здоровается с братом, отец поднял голову, посмотрел на старшего своего сына мутным взглядом и, ни слова не произнеся, придвинул к себе бутыль.

– Прорва ненасытная! – в сердцах бросила мать.

– Молчи, дура, – заплетающимся языком пробормотал отец.

– В могилу лягу – замолчу! Недолго тебе ждать, ирод! Ой, горе наше горькое! – запричитала мать. – Что с тобой сталось, Тимофей?!

– Ишь, завыла! Хватит, сказал! Самогону подай!

– Нету! И так картошку всю на проклятое зелье извел! Нету! – Она завыла. – Господи, был мужик как мужик… А революция настала – будто с цепи сорвался!

– Всю жизнь на цепи просидел! – Тимофей скрежетнул зубами.

– Брось, батя, – миролюбиво произнес Степан. – Пойдем, спать ляжешь.

Он попробовал поднять отца с лавки, но Тимофей оттолкнул его.

– Не трожь, Степка! Сам себе теперь хозяин! Поняли? Сам!

– Хватит тебе. – Федор снял фуражку, повесил на гвоздь. – Такое время настало! Перед народом все пути открылись. А ты спиваешься.

– А ты мне не указывай! – гаркнул Тимофей. – Думаешь, начальником заделался, так можно теперь отца учить?

Он погрозил Федору кулаком и попытался встать, но это ему не удалось.

– Господь с ним, Федя, – опасливо проговорила мать. – Ничего не поделаешь. Не надо на отца злиться. В кои веки заехал проведать, сынок, и злишься. Грех это. Сядь, поешь горячего.

Не глядя на отца, Федор молча сел за стол. Мать подала ему щи и хлеб.

– Морду воротишь? – не унимался Тимофей. – Брезгуешь с отцом поговорить? Ангеловы во всем виноваты!

– Тять, ну чего ты? – сказал Степан. – При чем тут Ангеловы?

– Что я видел? – надрывно продолжал Тимофей. – Всю жизнь при них. Благодетели! А сами… Все, что отец, покойник, сделал, себе захапали!

Федор отставил нетронутую миску, бросил ложку и резко встал из-за стола.

– Уберегли, а не захапали, – бросил он. – Чтобы ты не пропил. – И, уже выходя из избы, добавил: – Не там виноватых ищешь, батя.

От этих сыновних слов сил у Тимофея прибавилось.

– Чего-о?! – прорычал он. – Отца учить…

Он встал, шагнул, схватился, чтобы не упасть, за плечо сидящего на лавке Пашки.

Федор вышел, хлопнув дверью.

– Тять, пусти, больно! – тоненько проскулил Пашка.

Взгляд отца упал на деревянную фигурку, которую тот вырезал. Тимофей выхватил ее у мальца из рук и швырнул о стену.

– Ты что?! – воскликнул Пашка.

– А то, что хватит в бирюльки играть! – заорал отец. – Мне Ангеловы вот этим вот, – он кивнул на лежащую на полу фигурку, – всю жизнь поломали! – Пьяные силы оставили его, он упал на лавку и пробормотал: – Давно б их к стенке поставили, кабы не Федька…

Пашка в слезах выбежал из избы. Мать принесла из сеней и поставила на стол бутыль самогона.

– Пей уж, ирод! – всхлипнула она.

Когда мать задула лучину и ушла спать, Степан подсел к отцу.

– Может, не будешь пить, батя? – сказал он. – Помрешь ведь так-то, годы твои не молодые уже.

– Думаешь, не понимаю, что под горку качусь? – взявшись за бутыль, пробормотал отец. – Понимаю, Степа. А ничего с собой поделать не могу. Барыня, бывало: «Вы с Андрюшей как родные», – передразнил он. – А только Андрюша учится, а мне: Тимка, сбегай, Тимка, Андрюшеньке подай!..

– Да они ж и тебя учили, – напомнил Степан.

– Так ведь таланта Бог не дал, Степушка, вот же что! – всхлипнул Тимофей. – Отцу моему дал, сыну моему Пашке дал, сам видишь. – Он кивнул на деревянную фигурку, белеющую на полу. – А мне – нет. Они и попользовались!

– Кто? – не понял Степан.

– Ангеловы! Всю жизнь на меня сверху вниз смотрели, помыкали всю жизнь…

Отец хотел налить себе самогона, но рука его упала. Степан отодвинул бутыль и сказал:

– Давай-ка, батя, спать уложу. Проснешься завтра, может, получше тебе будет.

– Добрый ты у меня, Степа, – пробормотал отец. – Федька злой. Пашка бирюльками своими только и занят. А у тебя душа… Вот тебе. – Он пошарил в кармане штанов и подал Степану выкованный из серебра перстень с голубым камнем. – Семейный наш. Тятька мой, дед твой, значит, Илья Кондратьев, для мамки моей сделал, когда женились они. Пускай у тебя будет. Не то пропью.

– Да ладно тебе, – пожал плечами Степан. – Чего ты вдруг?

– Стыдно мне, сынок, – пьяно всхлипнул Тимофей. И тут же зло добавил: – А только не я виноват! Несправедливо!

– Что несправедливо? – не понял Степан.

– Таланта Бог не дал, – повторил Тимофей. – Оттого вся жизнь наперекосяк.

Степан не принимал отцовские пьяные жалобы всерьез, да и просто пропускал их мимо ушей.

– Ну, не дал, и ладно, – примирительно заметил он. – Не всем талант иметь. Пойдем, отдохнешь.

Он поднял отца под мышки.

– Ненавижу их, сынок… – бормотал Тимофей, повиснув на крепких Степановых руках. – За что все им? Ангела отыму. От него у них вся сила. Отыму!

– Будет тебе. – Степан отвел его за занавеску, где стояла кровать. – Спи уж.