Карниз - Мария Ануфриева Страница 3

Оказалось, что ее зовут Надя и родом она из Белоруссии. Не успела Ия задать невинный, но раздирающий ее душу вопрос: «Больше никого не ждем?», как увидела Папочку.

Идет, улыбается и машет им руками так широко, словно загодя хочет обнять всех разом. Он был именно таким, как она представляла. Белые брюки, рубашка в полоску, кожаная сумка на плече, ежик волос. Так и хочется провести по ним ладонью, чтобы почувствовать мягкую колкость. Ничего демонического, и главное – без подружки-юриста.

Папочка сразу обратил внимание на «итальянку», оно и немудрено: Надя была чудо как хороша. Разговаривая, она ласково касалась кончиками пальцев руки собеседника, склоняла кудрявую головку и, казалось, гладила своим взглядом.

«Итальянка» понравилась и Ие, но ей было чуть обидно, что сама она занята на вторых ролях и идет позади рядом с Мухой, которая деловито прокладывала путь, прямо противоположный дороге в Эрмитаж, и озабоченно читала надписи на вывесках.

«Давайте посидим, выпьем, а там уж и в музей можно», – наконец озвучила она план действий и разом, как кутят, по-хозяйски втолкнула всех троих в показавшуюся ей приличной забегаловку.

Они сидели у окна, пили вино, сквозь пыльное стекло светило осеннее солнце, а мимо, как пелось в еще одной популярной тогда песне, «пролетали дорогие лимузины». В них проносились женщины с горящими глазами, золотыми волосами. За углом, по соседству с забегаловкой ковал браки районный ЗАГС.

Здорово ловить лучики осеннего солнца на лице. Они словно извиняют, что прогуливаешь занятия в университете, ведь дождливой осенью каждый солнечный день сродни каникулам.

Муха и Надя обсуждали Люксембург. Ия чувствовала себя неловко, поскольку нигде за границей, кроме своей родины, ставшей чужой страной, еще не бывала. Она заметила, что и Папочка старается, но не может поддержать беседу: видать, тоже не бывал.

Она смотрела на Папочку и чувствовала, как прорастает в ней невесть откуда взявшаяся уверенность, что все это – её. Это чувство мучило и раньше, а тут взошло, заколосилось, хоть жни да каравай с него пеки.

Разговор плавно повернул и перешел на обстоятельства итальянской жизни Нади.

– Ну как там, в Италии? – допытывался Папочка. – Чем ты там занимаешься, работаешь?

– Работаю, – мягко говорила Надя, а Муха с многозначительным видом подливала ей в бокал. – Я так отвыкла от этого серого неба, люди тут такие неулыбчивые. А там солнце, в Венеции так хорошо, как я люблю Венецию! Там настоящий рай.

– А что ты делаешь, где работаешь? – не унимался Папочка и по-кошачьи следил за движением ее губ.

– Секретарем в фирме, звонки принимаю.

По рассказам Мухи было известно, что Надя, окончив филфак университета, долго искала работу. Идти учительницей в школу она не могла: иногородней девчонке на такую зарплату не прожить, разве что ночевать в той же школе и подъедать за учениками. Возвращаться на родину, отведав столичной жизни, не хотела.

Однажды купила очередную газету с вакансиями, а там объявление: требуются девушки с хорошим знанием английского языка. Через месяц Надя уехала в Италию работать танцовщицей в баре.

Оставалось порадоваться, как удачно сложилась ее судьба.

– Ну, за Италию! – решительно подняла бокал Муха. – Кстати, не пора ли нам выпить чего-то покрепче. Только пойдем в другое место?

В то время такси по мобильникам не вызывали, потому что их не было. Нет, такси, конечно, были, не было мобильников. Вернее, они тоже были, но у избранных: массивные черные трубки, не помещавшиеся в карман и казавшиеся простым смертным недостижимой роскошью.

Они вышли на улицу, встали на краю тротуара и замахали проезжающим машинам. Тогда останавливался каждый второй.

Потом они ехали по Невскому, завернули на Стрелку Васильевского Острова и дальше – на Петроградку. В Надиной сумочке тоненько, мелодично запиликало.

– Алло, бабуля, я уже в России, скоро к вам, в Белоруссию, – говорила в маленький изящный аппаратик Надя.

– Это девочке родственники звонят, – громким шепотом авторитетно объяснила Муха и с гордостью обвела всех уже немного мутным взглядом, будто это в ее сумочке раздалось волшебное пиликанье.

– Я тоже из Белоруссии, – сообщил голубоглазый водитель с жилистой шеей. – Из Гродно, а вы откуда?

– Из Витебска, – неохотно, но ласково ответила ему Надя.

Вечер уже накидывал на город свою пелену. Уходивший день был теплым, солнечным, и пелена эта, прозрачная, тихая, мягкая, словно укутывала, обволакивала, ласкала. Казалось, она была такой же неторопливой, нежной, томной и ласковой, как шедшая рядом Надя.

Надя и вечереющий город сливались в одно целое. Хотелось накрыться ими, изваляться в них и уснуть, закутавшись ими же.

– Тещины блины! – провозгласила Муха и опять, как кутят, подтолкнула их в раскрытые двери блинной на Сытной площади.

Надя вызвалась угостить всех блинами с икрой. Ия смотрела, как блины, один за другим, раскатываются на шипящем круге, заполняются оранжевыми, словно стеклянными, шариками икринок и быстро скручиваются могучими руками повара.

По количеству блинов, укладываемых штабелями в пакеты, блеску в глазах Нади и Папочки и придирчиво считающей блины Мухе было ясно, что банкет по случаю приезда Нади только начался.

По дороге в Александровский парк Муха еще несколько раз вталкивала их в магазины, и первым из них, конечно, был магазин, торгующий спиртным.

В парке они нашли кафе прямо у воды – небольшого канала, со дна которого поднимались причудливые и очень склизкие на вид водоросли. От него сильно пахло тиной и мочой, а в воде тут и там, как яркие поплавки, выглядывали цветастыми боками пластиковые и жестяные бутылки.

– Амстердам! – мечтательно, чуть запыхавшись, выдохнула Муха и первая плюхнулась на длинную деревянную скамью.

– Похоже? – с серьезной миной осведомился Папочка, закидывая ногу на ногу.

– Похоже, – с готовностью согласилась Муха. – Там только не воняет, и мусора нет, а так очень похоже.

Скатертью-самобранкой развернулись на столе купленные яства. Венчал стол крепкий пузатый арбуз. Когда его разрезали, он издал неприличный утробный звук, таким наливным, спелым, просящимся наружу было его нутро.

Солнце розовело прощальным отсветом за причудливым рваным изгибом крыш высоких домов, но, даже прощаясь, оно словно говорило: «Жизнь прекрасна, девочки».

– За жизнь! За Петроградку! За жизнь на Петроградке! – перерывы между тостами Мухи становились все короче.

Жизнь и впрямь казалась прекрасной. Лопались на зубах тугие соленые икринки. Сахарился и таял во рту спелый арбуз. Деликатно булькая, плескалась в рюмки холодная водка.

Ия почувствовала, что перестало болеть першившее несколько дней подряд горло, таким целебным оказалось сочетание водки, икры и арбуза с витавшими в воздухе феромонами физической приязни друг к другу.