Паводок - Юнни Халберг Страница 3

Нина отложила книжку и, по-прежнему глядя на столбы за окном, сунула в рот прядку светлых волос. Кончиком пальца провела по шраму от заячьей губы. Потом повернула створку окна и принялась рассматривать свое отражение. Лично мне без разницы, будь у нее хоть десять шрамов на губе или косые глаза, но сама Нина явно придавала этому огромное значение. Разговаривая с кем-нибудь и даже просто чувствуя чей-то взгляд, она обычно прикрывала шрам пальцем. Не могла успокоиться, сколько бы я ни твердил, что никто не обращает на шрам внимания, пока она не начинает его трогать. Вот и сейчас она опять изучала этот тонкий рубец, тянувшийся от верхней губы к носу, водила по нему пальцем, нажимала. Потом стала ковырять ногтем, пока шрам не покраснел.

Неожиданно она оттолкнула створку.

— Ты чего тут торчишь?

— Не ковыряй. До крови расцарапаешь, — сказал я.

Нина опять поднесла ноготь к шраму. Я прошел к себе, сбросил на пол белую рубашку, стянул вельветовые брюки, помял живот. Переоделся в чистое и, прихватив пакет, спустился вниз. Пахло обедом. На кухне за столом сидела Нина. Мать стояла у плиты, что-то помешивала в кастрюле.

— Я тут цыпленка принес. Отличного жирненького провансальского цыпленка.

— Нынче у нас тефтели, — бросила мать, продолжая орудовать ложкой.

Нина глянула на пакет.

— Жирный?

— Не слишком, — сказал я. — В самый раз.

Она сморщила нос.

— В самый раз? Как это?

Я было заикнулся, что цыпленка надо съесть сегодня или завтра, но мать отрезала:

— По вторникам у нас шведские тефтели.

Я не стал начинать сызнова. Сунул пакет в холодильник и, увидев его среди другой снеди, сразу смекнул, что ничего больше сделать не в силах. Придется затолкать подальше, а недели через две я его достану, погляжу на осклизлую тушку и отправлю в мусорное ведро.

Мамаша водрузила на стол кувшин с соком и покосилась на красную джинсовую куртку Нины. Я эту куртку никогда раньше не видел.

— Откуда она у тебя? — полюбопытствовала мамаша.

— Подарок, — буркнула Нина.

— От кого-то, кого я знаю?

— Нет, от кого-то, кого знаю я.

— Стало быть, от подружки?

— У Нины подружек нет, — заметил я.

— Везет тебе, от парней подарки получаешь, — хихикнула мать.

Нина молчала. Ждет следующего вопроса. Так и будут продолжать. У них это вроде игры, болезненной игры. Сил моих больше нету. И я решил смотаться в Хёугер.

Мать поставила на стол картошку.

— Сегодня утром я звонила на почту, — сказала она, выкладывая тефтели из кастрюли на блюдо.

— И что же? — спросил я.

— Мы опять без гроша.

— Я тут ни при чем.

— Да уж конечно.

— Не прикасался я к твоему счету.

— Он к счету не прикасался! — воскликнула мать.

— Ясное дело, — ехидно усмехнулась Нина.

Мать положила себе тефтелей и картошки. Как всегда, после нас.

— Надеюсь, все тут едят с чистой совестью, — сказала она, подцепила вилкой тефтелю, положила в рот, начала жевать. Под глазами у нее чернели темные круги, жевала она торопливо. Я положил вилку и нож, обернулся к Нине.

— Ты опять гоняла Юнни?

Она отодвинула тарелку.

— Он же не понимает, — сказал я.

— Нет, понимает! Вдобавок он не вытирает зад, не желает мыться и волосы у него жирные. И вообще, незачем ему валяться на моей кровати!

— Любит он тебя, потому так и делает.

Нина отодвинула стул и встала.

— По мне, так лучше б он окочурился, — прошипела она.

Мать возмутилась: нельзя этак говорить. Нина не ответила. И мать повторила: нельзя этак говорить про Юнни. Я глянул в окно. Он стоял возле дровяного сарая, развешивал сеть. Наверняка тщательно вычистил ее, ни клочка водорослей в ячеях не оставил.

Нина отпустила очередную колкость. В последнее время она стала совершенно несносной.

— Заткнись! — прицыкнул я.

Она взглянула на меня и усмехнулась.

— А что ты сделаешь, если я не заткнусь?

Я наклонился над столом и тихо, чтоб мамаша не услышала, проговорил:

— Проверю, кто поставил мою подпись, когда снимал деньги со счета.

— О чем это он? — встрепенулась мамаша.

— Анекдот рассказал про алкашей, — буркнула Нина.

С тарелкой на коленях Юнни сидел на керосиновой бочке, окуная в подливку последнюю картофелину. Я пошел к нему мимо сетей. Он смотрел вверх, на крепость. Интересно, что он там углядел.

— Куда это ты смотришь?

Он махнул вилкой в сторону каменной ограды, хрюкнул и знаком изобразил человека.

— Ты видел там кого-то?

Юнни кивнул, показывая на деревья.

— Когда?

В понедельник, знаком ответил он.

— Не разглядел, кто это был?

Юнни покачал головой, дочиста вылизал тарелку и поставил на поленницу.

Мы пошли наверх, к крепости.

— Что он там делал? — спросил я.

Он приставил кулаки к глазам, будто бинокль. Когда мы добрались до опушки леса, Юнни показал в заросли рябины. Я ничего там не увидел. Странно, по-моему, чтоб кто-то стоял среди деревьев и в бинокль смотрел на нас. Я раздвинул ветки. Зеленые листья, пропитанная влагой лесная почва. Хвоя, сгнившие ветки.

— Ты уверен, что здесь кто-то был?

Юнни поднял руку и выставил вверх три пальца. Я не понял. Он показал на кусты.

— Ты видел его три раза?

Он кивнул.

— Этой весной?

Он опять кивнул, потом изобразил знак января и поднял один палец.

Я прошелся под деревьями, осматривая почву, но ничего не нашел. И все-таки я поверил Юнни. Нет у него привычки врать. Значит, тут вправду кто-то стоял, наблюдая в бинокль за жизнью в Йёрстаде. Я попросил, чтобы он дал мне знать, если опять увидит этого типа, но мамаше и Нине — ни гугу.

Мы зашагали вниз, к усадьбе. Мать с корытом в руках вышла из курятника. Я открыл калитку, размышляя о том, кто бы это мог быть. Безусловно, не Тросет. Он и так много чего навидался. Врагов у меня хватает, только они не станут пялиться на меня в бинокль, у них совсем другое на уме, я-то знаю. Надо еще разок сходить к крепости и пошарить там как следует. Я подошел к матери. Она мыла корыто, изо всех сил скребла его своими большими красными руками, выколачивала, заливала водой и снова опорожняла.