Ночью 16 января - Айн Рэнд Страница 3

Суждения Вудза в выборе актеров были лучше его литературных взглядов. Роль Карен Эндр он отдал неизвестной тогда актрисе, которую он открыл, — Дорис Нолан. Она была очень хорошенькой (хорошенькой в том смысле, в каком надо), роль необыкновенно ей подходила, и она превосходно с ней справилась. Главную мужскую роль, Гатса Ригана, сыграл Уолтер Пиджен. Это было моим вкладом в выбор актеров. В то время, на которое пришелся переход от немого кино к звуковому, Пиджен в Голливуде считался актером, отыгравшим свое, и играл в маленьком летнем театре на Востоке. Он был одним из моих любимых актеров немого кино (где играл высоких, обаятельных, аристократичных злодеев), и я видела его на сцене в Голливуде, так что предложила Вудзу съездить и посмотреть на него в летнем театре. Первой реакцией Вудза было: «Да ну, он свое отыграл», но он поехал. К чести Вудза надо заметить, что игра Пиджена так его впечатлила, что он тут же подписал с ним контракт на «Ночью 16 января» (и сказал мне: «Да это тот парень, что надо!»). Вскоре после премьеры Пиджен подписал долгосрочный киноконтракт с Эм-Джи-Эм, и это стало его новым стартом в кино и началом его звездной карьеры. Позже он говорил мне, что этому контракту он обязан роли Гатса Ригана. (Жаль только, что Эм-Джи-Эм ограничило его «уютным» типажом а’ля «Мистер Минивер»; он достоин большего).

Это был один из немногих приятных моментов в постановке пьесы. К моменту премьеры (которая состоялась в сентябре 1935 года) пьеса была, с моей точки зрения, мертва. Я не могла испытывать по отношению к ней ничего, кроме отвращения и негодования. Это было не просто изувеченное тело, но хуже того: это было изувеченное тело, в некоторых из покалеченных конечностях которого еще читалась прежняя красота, что делало вид его крови еще более невыносимым. В вечер премьеры я сидела на последнем ряду, зевая — не от волнения, но от смертельной скуки, потому что это событие больше не имело для меня никакого значения.

Спектакль получил разные отзывы: хитом он не стал, но постановку можно было расценить как «успешную». Она шла полгода. Успех и известность ей принес, естественно, трюк с судом присяжных. Для премьеры Вудз заранее составил суд присяжных из знаменитостей (единственным из них, кого я запомнила, был Джек Демпси, бывший чемпион по боксу в супертяжелом весе). Следующие две недели Вудз держал за сценой своих присяжных, на случай если среди публики не найдется желающих. Но вскоре он понял, что это излишняя предосторожность: его офис осаждали знаменитости и никому не известные, желающие попасть в число присяжных; их было так много, что не все просьбы он мог удовлетворить.

Любопытным событием в истории пьесы стал благотворительный спектакль в пользу слепых. (Я на нем не присутствовала; просто не смогла бы увидеть это во второй раз, но мне о нем рассказывали.) Все присяжные и большая часть зрителей были слепыми; старшиной присяжных была Хелен Келлер. Грэм МакНами, известный ведущий новостей, исполнял роль переводчика, в случаях необходимости описывая словами, что происходит на сцене. В тот вечер приговор был «виновна».

В целом за время постановки в Нью-Йорке статистика приговоров была 3 к 2 в пользу оправдания — согласно помощнику режиссера, который вел подсчет.

В ту зиму Вудз организовал гастроли — в Чикаго, в Лос-Анджелесе и в Лондоне; все они прошли очень успешно.

Постановка в Чикаго запомнилась мне по неожиданной причине — там театральный критик Эштон Стивенс написал единственный в моей жизни отзыв, который мне понравился. Я сохраняю те отзывы, которые можно назвать лучшими, и некоторые из них даже глубоко меня тронули, но не было ни одного, в котором было бы сказано то, что я хотела прочесть. Именно так называемые «хвалебные» отзывы, а не злые поклепы приучили меня не ждать ничего хорошего от театральных критиков. В опусе Эштона Стивенса мне понравилось то, что он понимает технику драмы, знает, что зачем нужно, и похвалил меня за лучшие аспекты структуры пьесы; за то, что мог оценить только внимательный зритель: за мастерство. Он называет пьесу мелодрамой (в которую она к тому времени действительно превратилась); я склоняюсь к мысли, что его смысл жизни, вероятно, противоположен моему, потому что он написал: «Это не такое душевное и возвышенное произведение, как „Мэри Дуган“ („Суд над Мэри Дуган“). Не такое душещипательное. Никто из персонажей не вызывает симпатии».

Но вот за что я его люблю:

«Но это самый „крепко сколоченный“ сценарий о суде из всех, что мне встречались. Он стреляет с дюжины точек сразу, и каждый выстрел — это новая неожиданность.

Самая большая и лучшая неожиданность для зрителя, это когда заключенная — взволнованная девушка с римским профилем — Карен Эндр приходит в отчаяние, когда вооруженный человек (Гатс Риган) прорывается в суд и сообщает ей, что человек, в убийстве которого ее обвиняют, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО мертв. Тут-то, дамы и господа зрители, и ОПУСКАЕТСЯ ЗАНАВЕС ВТОРОГО АКТА. (Пунктуация его. — Прим. автора.)

Понимаете, пьеса дает зрителю понять, что его умозаключение имеет решающее значение. Она позволяет нам угадывать ход событий. Но каждый раз угадав, мы через мгновение понимаем, что ошиблись… В этой пьесе есть что-то гениальное».

Если он смог увидеть что-то гениальное в том варианте, который ему показали, я восторгаюсь его проницательностью.

Пьеса получила неожиданный успех в летних театрах: в первое лето (1936 года) ее поставили восемнадцать театров, и для многих из них она стала самой успешной постановкой. Ярким событием лета 1936 года стала неделя, проведенная в театре в Стони Крик штата Коннектикут, где роль Гатса Ригана исполнял мой муж, Фрэнк О’Коннор.

В последующие годы пьесу ставили в разных переводах во многих странах Европы. Во время Второй мировой войны ее показывали американским войскам, которые брали Берлин. Ее до сих пор иногда играют в разных уголках мира: иногда меня от этом уведомляют, иногда нет, по крайней мере, время от времени я неожиданно получаю за нее гонорары. И иногда ее все еще ставят здесь в летних театрах. Она звучала на радио, и дважды (две разные компании) снимали по ней телевизионные спектакли.

Издания этой пьесы — темная сторона ее истории. Права на нее купило издательство, которое предпочло издать ее в измененном, «почищенном» варианте. Они утверждали, что пьесу будут покупать для любительских церковных, школьных или колледжских постановок, что во всех трех случаях означает строгую цензуру (непонятно, правда, кем осуществляемую); так что любовные сцены или наличие любовницы, так же как курение на сцене, ругательства и все тому подобное, не пройдет. Например, они не позволили использовать слово «Гатс (1]», и поэтому имя моего героя поменяли на «Лэрри» Риган. Издательство адаптировало мою пьесу для того, чтобы продавать ее не в книжных магазинах или зрителям спектаклей, а исключительно любительским театрам для любительских театральных постановок. Иногда мне рассказывают (к моему беспомощному возмущению), что кому-то из моих поклонников удалось добыть экземпляр. Так что я хочу официально заявить, что любительская версия пьесы написана не мной и не является частью моей работы.