Академический обмен - Дэвид Лодж Страница 3

Однако обмен между Филиппом Лоу и Моррисом Цаппом являл обратную ситуацию. У Цаппа было научное имя, у Лоу — нет. Цапп был из тех, кто публиковал научные статьи в престижных академических журналах еще в студенческие годы. Получив свое первое предложение занять вакансию в эйфорийском университете, он согласился на него, лишь когда обещанный ему оклад был удвоен. К тридцати годам он опубликовал пять чертовски умных книг (четыре из них о Джейн Остен) и в том же далеком от зрелости возрасте добился полного профессорского звания. Лоу же едва ли был известен за пределами своей кафедры, а из публикаций у него была лишь горстка эссе и рецензий. Он медленно карабкался по штатной лестнице преподавательских ставок в основном за счет обычных ежегодных надбавок и теперь застрял на подходе к максимуму, имея мало шансов на дальнейшее продвижение. Нельзя сказать, что Филиппу недоставало ума или способностей к работе, — он, увы, страдал отсутствием воли и амбиций, того инстинкта профессионального киллера, которым был с лихвой наделен Моррис Цапп.

В этом отношении оба они отразили черты воспитавшей их образовательной системы. В Америке можно получить степень без особых хлопот. Предоставленный по большей части самому себе, студент играючи сдает зачеты, обычно выезжая на шпаргалках, и окончательный итог бывает никак не связан с беспокойством и тревожным ожиданием. Поэтому он может полностью переключить свое внимание на все нормальные соблазны молодого возраста — спорт, выпивку, развлечения и противоположный пол. И только в аспирантуре начинается суровая жизнь, и достойными высокого звания будут признаны лишь те, кто пройдет через жаркое горнило спецкурсов и устоит под пытками экзаменаторов. На тот момент так много времени и средств вкладывается в процесс преодоления препятствий, что ни о какой другой карьере уже и помыслить невозможно, и все в ней нацелено только на победу. В полной боевой готовности молодой ученый вступает на стезю своей профессии, которая по духу соперничества не уступает крутой Уолл-стрит, и, заключая контракт с работодателем, труженик ума предлагает свои услуги по самой высокой ставке.

В британской образовательной системе конкуренция начинается и заканчивается гораздо раньше. Соответственно правилам, человеческая колода четырежды перетасовывается и прореживается: в одиннадцать, шестнадцать, восемнадцать и двадцать лет — и счастливы те, кому всякий раз удается удержаться, особенно под конец. Последнее испытание называется «финалом», и само это слово предполагает, что дальше ничего существенного произойти не может. Британский аспирант — одинокая, забытая душа. Он и сам толком не понимает, чем он занимается и кому он должен угодить. Его легко можно опознать в буфетах Бодлеанской библиотеки в Оксфорде или Британского музея по застывшему взгляду — с подобным безучастьем глядит на мир контуженный на поле боя ветеран, навсегда потерявший связь с реальностью.

Когда выпускнику удается заполучить свою первую работу, особых затруднений в ближайшей перспективе можно не опасаться — контракты в британских университетах продлеваются автоматически и все получают одинаковые зарплаты. Но вот наступает срок, когда вдруг начинает беспокоить мысль о перевыборах и о кресле заведующего кафедрой, и с ностальгией вспоминаются деньки, когда голова работала быстрее, а цель впереди была ясной и определенной.

Филиппа Лоу британская система протащила по тем же самым кочкам. А вот экзамены он полюбил и всегда сдавал их с блеском. «Финал» во многих отношениях был величайшим моментом его жизни. С тех пор ему часто снилось, что он снова и снова сдает экзамен, и сны эти были одними из приятнейших. Проснувшись, он без труда мог вспомнить все вопросы, которые достались ему в том далеком жарком июне. Все предыдущие месяцы он посвятил усердной подготовке, капля по капле наполняя свою голову дистиллированным знанием, и накануне первого экзамена (староанглийские тексты) голова его была полна до краев. В последующие десять дней он по утрам вносил свой драгоценный сосуд в экзаменационный зал и отливал потребное количество на бумажные страницы. День ото дня уровень знаний снижался, и на десятый день чаша опустела. Спустя годы он вновь пытался напитать свой мозг, однако без особого успеха. Отсутствовала цель, великий Выбор, который мог мобилизовать всю силу его знаний, и теперь по мере их накопления голова начинала давать течь.

Филипп Лоу отличался неподдельной любовью к литературе во всех ее многообразных проявлениях. Его радовали и «Беовульф», и Вирджиния Вулф, и в те редкие минуты, когда под рукой не оказывалось более достойных образцов печатного слова, он внимательно прочитывал надписи на пакетах с кукурузными хлопьями, мелкий шрифт на железнодорожных билетах и рекламный текст на почтовых марках. Этот всеядный энтузиазм помешал ему обосноваться в своей собственной «области» и заняться ее разработкой. Начинал он с изучения Джейн Остен, но с тех пор не раз переключал свое внимание на такие разнообразные темы, как средневековые проповеди, циклы сонетов времен королевы Елизаветы, героическая трагедия Реставрации, инвективы 18 века, романы Элизабет Браунинг и предпосылки театра абсурда в пьесах Бернарда Шоу. Но ни одно из этих начинаний не было доведено до конца. Стоило ему подобрать предварительную библиографию, как внимание его отвлекалось на нечто совсем иное и по-новому интересное. Он сновал между стеллажами английской литературы, как ребенок в магазине игрушек, не желая выбрать одно в ущерб другому, и в конце концов вышел оттуда с пустыми руками.

В одном деле Филипп был признан непререкаемым авторитетом — правда, лишь в стенах своей кафедры. Ему не было равных во время экзаменационной сессии. Он был педантичен, дотошен, строг и, конечно, справедлив. Да и кто кроме него мог поставить такую тонкую оценку, как 4+/4+?+, будучи совершенно в ней уверенным и способным обосновать ее с неопровержимой убедительностью? На заседаниях кафедры, посвященных обсуждению экзаменационных билетов, коллеги опасались его зоркого взгляда, разом замечавшего неоднозначные заголовки, прошлогодние темы, любой досадный недосмотр, позволявший студентам подогнать один ответ под два вопроса. Составленные им билеты являли собой произведение искусства, над которым он трудился часами с увлечением и самоотдачей, приукрашивая стиль и полируя слог, взвешивая каждое слово, искусно манипулируя всякими там «как… так и» и по заслугам наделяя доступных авторов замысловатыми вопросами, а заумных — вопросами полегче. Он приглашал студентов к размышлению, комментарию, анализу, разграничительной оценке и, наконец, к обсуждению блестящих эпиграмм своего собственного изобретения, выдаваемых им за цитаты из анонимных критиков.

Кто-то из коллег раз высказался, что Филиппу стоит опубликовать свои экзаменационные вопросы. В предложении таилась насмешка, но идея захватила его — поразмыслив над ней пару часов, он почувствовал, что сам Бог указывает ему путь избавления от профессионального бесплодия. Это будет новая, революционная форма, сжатый, но исчерпывающий обзор английской литературы в вопросах, элегантно напечатанных на белоснежной бумаге с большими промежутками. Каждый вопрос, это чудо средоточия, лаконизма и многозначительности, немедленно вызовет желание читать и перечитывать его, раздумывать над ним, он будет столь же переполнен скрытым смыслом и загадочен, как хайку, и так же легок для запоминания, как поговорка, — вопрос, таящий в своем чреве намек, зародыш мудрого ответа. «Избранные вопросы по литературе» Филиппа Лоу. Книга, с которой могут сравниться разве что «Мысли» Паскаля или «Философские исследования» Витгенштейна…