Титаника - Патрик Бессон Страница 3

Поставив между ног чемодан, я ждал катера, который должен был доставить меня на сушу. Наш стюард спросил, почему я схожу в Кингстауне, когда у меня билет до Нью-Йорка. Я ничего не ответил. Я, кажется, улыбнулся, и стюард покачал головой. Знал ли он тоже, что в задней части «Титаники» — дыра, плохо закрытая ненадежной стальной пластиной, которая может сломаться уже при минус одном градусе? Я отдавал себе отчет в том, что веду себя недостойно. Если рассуждения и выводы Мерля ошибочны, значит, я веду себя как трус, позволив себе поддаться им вплоть до бегства с корабля; если же они верны, то мне следует не убегать с судна на крысиный манер, а предупредить остальных пассажиров. Кто из нас, я или Бог, отправит этих людей на смерть?

Если Бог существует, в чем я тогда сомневался, но в чем, казалось, были убеждены все пассажиры «Титаники», особенно англосаксы первого класса и будущие англосаксы третьего класса (французы второго класса, вроде меня, были снабжены книжным атеизмом, который их немного угнетал, но давал им вид превосходства), значит, Он возложил на меня миссию, которую мне следовало выполнить, и, значит, в случае крушения «Титаники» виноват буду я. Этот крест я бы нес постоянно с пятнадцатого апреля одна тысяча девятьсот двенадцатого года, но сложил бы, редактируя этот рассказ, так как чем дольше я живу, тем больше становится его тяжесть. Ирландия зябко съежилась напротив огромной «Титаники», когда прозвучал сигнал к обеду, и я сказал себе, что лишусь хороших блюд. Я сожалел также о том, что больше не увижу Филемона Мерля. Наконец, я подумал, что хотеть покинуть «Титанику» — все равно что хотеть покинуть человеческие условия. И что дальше? Ноги мои, сжимавшие чемодан, начали дрожать, когда с Ирландии высадились пассажиры, едущие в Нью-Йорк, особенно семьи ирландских эмигрантов. Много грудничков, маленьких мальчиков, маленьких девочек. Уставшие матери, озабоченные отцы. Создавать семью — это воссоздавать идиотский кошмар нашего детства, строить ад, из которого только что вышли. В жизни есть выбор между страданием и большим страданием, и мы выбираем второе, из гордости, так как воображаем, что способны быть выше страдания, пока оно нас не доконает.

Сто двадцать семь человек поднялись на «Титанику» в Кингстауне, в том числе ирландская поэтесса Эмили Уоррен и ее тетя Августа. Эмили прошла передо мной маленькими крадущимися шажками. Было бы излишним романтизмом воображать, будто я из-за нее остался на борту «Титаники». Может, и так, но я тогда так не думал. Просто мне вдруг показалось невозможным покинуть «Титанику» и ее две тысячи двести пассажиров, чтобы спасти свою шкуру. Какую шкуру? Разве она еще будет у меня, когда корабль потонет? Не будет ли преследовать меня трагическая судьба, которую я откажусь с ними разделить, моя судьба, их судьба, одна на всех? Может быть, я ощущал голод. Я больше доверял поварам судна, чем плохим поварам Кингстауна. И счел глупым променять большой ресторан с даровыми деликатесами на сомнительные трактиры, куда меня будет заносить по дороге в Париж и где мне придется платить за все, вплоть до последней мелочи. Мне казалось, что библиотека палубы «С» зовет меня, как сирены Одиссея.

Итак, я вернулся в каюту «Е104», положил багаж и взбежал по лестнице в ресторан. Филемон Мерль, казалось, ничуть не удивился, увидев, что я сажусь на свое место напротив него. На другом конце стола был М. Хоффман, который путешествовал с двумя маленькими сыновьями. Он сразу же тихо удалился, угадав, что может нарушить то, что он начал звать интимной задушевностью, оur privacy, [3]как говорят британцы.

— Я был не уверен, что вы сделаете эту глупость, — сказал Мерль, наливая мне вина.

На борту «Титаники» дети пили воду и молоко, женщины — воду и чай, мужчины — кофе и пиво. С четырнадцати до восемнадцати. Это были англосаксы. Вино пили только французы и богатые, которые хотели им подражать.

Я развернул салфетку и положил на колени. Мы пили за жизнь, Мерль и я, и, когда Эмили Уоррен и ее тетя Августа вошли в обеденный зал, усталые и отрешенные, я понял, что сделал правильный выбор, и почувствовал огромное счастье, счастье покоя и примирения со своей участью.

— Что вас убедило вернуться? — спросил Мерль.

— Гастрономия.

— Вот за что я люблю французов! Мы не уверены, Жак, что «Титаник» потонет, но я буду удивлен, если он благополучно прибудет в Нью-Йорк и даже если он вообще туда доберется. Только что, в Парижском кафе, я слышал беседу трех дам, которая меня насторожила. Речь шла о некоем Лайтолере. Это офицер во втором классе.

— У него что, тоже нервы шалят?

Я рассказал Мерлю о моей странной утренней встрече с капитаном Смитом. Детектив сказал на это:

— Страховая Атлантическая компания СО по моему совету предупредила начальство «Уайт Стар», что Смит в полном нервном расстройстве, но это не помешало им доверить ему «Титаник». Черт-те что творится в этой компании. Везде полно идиотов — что в конторе, что на кораблях.

Берясь за закуску — сельдь со сметаной, — Мерль сказал (одним из главных удовольствий в его жизни было говорить с полным ртом):

— У Лайтолера, говорили эти дамы, строгий принцип: в случае крушения спасать сначала женщин и детей.