Белый тигр - Аравинд Адига Страница 3

Но сперва два слова о самом плакате. Он попался мне на глаза на вокзале в Хайдарабаде по дороге из Дели в Бангалор — я тогда путешествовал с одним лишь красным портфелем, только очень тяжелым. Целый год плакат хранился у меня в кабинете в ящике вот этого самого письменного стола, господин Цзябао. И в один прекрасный день уборщик перекладывал вещи и чуть было на него не наткнулся. Я не сентиментален, господин Премьер. Сентиментальность — не для предпринимателей. Я уничтожил плакат с легким сердцем — правда, сохранил цифровую копию. Пригласил человека, и тот быстренько научил меня обращаться со сканером — часа этак за два. Мы, индийцы, доки во всем, что касается технологий. А я человек действия, сэр. И вот на экране передо мной текст:

ПРОСИМ О СОДЕЙСТВИИ В РОЗЫСКАХ ПРОПАВШЕГО БЕЗ ВЕСТИ

Настоящим извещаем широкие круги о том, что изображенный на фото человек, Балрам Хальваи, он же МУННА, сын Викрама Хальваи, рикши, разыскивается для дачи показаний. Возраст: 25 лет. Цвет кожи: смуглый. Лицо: овальное. Рост: примерно пять футов четыре дюйма. Телосложение: худощавое, щуплое.

Ну теперь-то, сэр, эти приметы не во всем соответствуют моей внешности. Правда, лицо у меня и сейчас смуглое — и я подумываю об отбеливающих кремах, которые в наши дни любого индийца могут преобразить в «западника», — ну а в остальном мой словесный портрет устарел. Жизнь в Бангалоре полна удовольствий, господин Цзябао, — обильная пища, пиво, ночные клубы, какое уж там «щуплое телосложение»! «Толстяк с большим животом» — этак будет точнее.

Однако начнем, господин Цзябао, ночь коротка.

Перво-наперво объясню, почему у меня двойное имя.

Балрам Хальваи, он же МУННА...

Понимаете, когда я пришел в школу в первый раз, учитель выстроил всех мальчиков в шеренгу и велел по одному подходить к его столу, а сам записывал нас в журнал. Я ему сказал свое имя, он глаза вытаращил.

— Мунна? Такого имени нет! Правильно. Это слово означает «мальчик».

— Но меня только так и зовут, сэр, — говорю. Я не врал. У меня не было имени.

— Как тебя называет мама?

— Она очень болеет, сэр. Лежит в постели да кровью плюет. Не до меня ей.

— А отец?

— Он рикша, сэр. Не до меня ему.

— Бабушка у тебя есть? Тетки? Дядья?

— У них своих дел хватает.

Учитель отвернулся от меня, сплюнул — красная от паана [4] слюна разбрызгалась по полу класса — и облизал губы.

— Значит, мне придется дать тебе имя, так ведь? — Он пригладил волосы.

— Назовем тебя... Рам. Погоди, один Рам в классе уже вроде есть. Пойдет путаница. Нарекаю тебя... Балрам. Знаешь, кто он был такой?

— Нет, сэр.

— Он был на побегушках у бога Кришны. Знаешь, как меня зовут?

— Нет, сэр.

Он рассмеялся:

— Кришна.

Дома я сообщил отцу, что учитель дал мне новое имя. Отец только плечами пожал:

— Если ему хочется, будем называть тебя так. И я стал Балрамом. А со временем у меня появилось и третье имя. Но до этого мы еще дойдем. Как назвать место, где люди не дают своим детям имен? А ведь у него есть название. Как сообщает плакат:

Подозреваемый родился в деревне Лаксмангарх, что в...

Как все порядочные бангалорские истории, мой рассказ начинается далеко от Бангалора. Я родился и вырос во Мраке. Хоть сейчас и живу в Свете. Под Мраком, господин Премьер, я имею в виду вовсе не время суток, не ночь.

Чуть ли не треть страны занимают плодородные земли, там рисовые и пшеничные поля перемежаются прудами, густо заросшими лотосами и водяными лилиями, а в прудах нежатся буйволы и неторопливо жуют эти самые лотосы и лилии. Те, кто живет на этих землях, называют их Мраком. Поймите, Ваше Превосходительство, Индия — это две страны в одной. Страна Света и страна Мрака. Океан несет в Индию свет. На морском побережье другая жизнь. А река несет в Индию мрак — черная река.

О какой черной реке я говорю, какая река несет смерть, чьи берега густо покрывает черный липкий вездесущий ил, что душит, глушит и проглатывает все и вся?

Речь идет о реке Ганг, реке-матушке, священном ведическом потоке, реке просветления, что защищает всех нас, что разрывает цепочки рождений и реинкарнаций. Всюду, где течет Ганг, простираются земли Мрака.

Не верьте официальным лицам. Они все вывернут наизнанку. Премьер-министр будет заговаривать вам зубы насчет Ганга. Дескать, это река Освобождения, и сотни американских туристов каждый год приезжают в Хардвар и Бенарес [5]и фотографируют голых аскетов-садху. Вас еще, пожалуй, будут уговаривать погрузиться в воды реки.

Не вздумайте, господин Цзябао, держитесь подальше от Ганга! В этих водах полно нечистот, гнилой соломы, разложившейся дохлятины. Не говоря уже о семи видах промышленных стоков.

Теперь-то, сэр, я знаю про Ганг все, а когда мне было лет шесть (или семь, или восемь — в моей деревне никто точно не знает своего возраста), меня привезли в святая святых, город Бенарес. Помню, как я спускался к реке по ступенькам, вырубленным в крутом берегу. Я шел в самом хвосте похоронной процессии — а впереди несли мертвое тело моей матери.

Возглавляла шествие Кусум, моя бабушка. Старая проныра! На радостях она всегда так живо потирала руки, словно чистила имбирь. Такая у нее была привычка. Зубов у бабушки не осталось совсем, но это ей было даже к лицу. Улыбка делалась хитрая-хитрая. У нас в доме Кусум была самая главная и держала сыновей и невесток в страхе.

Отец и мой брат Кишан шли за ней, поддерживали спереди носилки из тростника, на которых лежало тело, а следом шагали мои дядья — Мунну, Джайрам, Дивьярам и Умеш, ухватившись за носилки сзади. Тело матери было с головы до пят увернуто в шафранный шелковый покров, засыпано лепестками роз и цветками жасмина. Роскошное одеяние — ей бы такое при жизни. (Похороны были такие пышные, что мне вдруг стало ясно, в какой бедности она жила. Родных как будто совесть мучила.) Мои тетушки — Рабри, Шалини, Малини, Лутту, Джайдеви и Ручи — вертелись вокруг и подгоняли меня. Я шел самым последним, размахивал руками и выкликал нараспев: